Зеркальщик

Молча, слегка смущенные, мы с Симонеттой, словно дети, сидели друг напротив друга. Улыбка Симонетты выдавала робкое счастье, но в то же время говорила о том, что моя возлюбленная не помнила нашего общего прошлого. Я решил не давить на Симонетту, надеясь, что рано или поздно она все вспомнит.

Пока я нежно гладил ее руки, прижав их к груди, из головы у меня все не шла потерянная шапка, и вдруг я вспомнил, где я ее видел: на голове у незнакомца, который пришел ко мне в ночной час, чтобы предупредить о сущности Boni homines и их подлых занятиях. В этом я был совершенно уверен. Но мне непонятно было, какую цель преследовал незнакомец, пробравшись ко мне в дом. Искал ли он пергаменты из Библии Фульхера? Нуждался ли он в доказательствах? Работал ли он на архиепископа? Или он оставил шапку в качестве предупреждения?

Симонетта пристально глядела на меня, и я устыдился своих мыслей. Как долго я беспокоился о ней, как ждал ее возвращения, и вот, когда она сидела напротив меня, я думал о посторонних вещах.

— Прости мою рассеянность, Симонетта, любимая, — произнес я, — но Фульхер фон Штрабен превратил мою жизнь в сущий ад. Мне даже хочется, чтобы я так и остался зеркальщиком и никогда не встречался с книгопечатанием.

Едва произнеся эти слова, я осознал, что именно книгопечатание и свело нас с Симонеттой.

Тут Симонетта заговорила. Словно не слыша моих слов, она спросила:

— Михель Мельцер, где мой брат Джакопо?

Ничего не понимая, я глядел на нее. Что же мне ей ответить? Сказать правду? Или в такой ситуации лучше промолчать?

— Симонетта, — с любовью произнес я, — ты не помнишь праздник при дворе императора в Константинополе, много незнакомых людей, ярких фокусников, сокольничих с их огромными птицами?

Симонетта вздрогнула. Затем кивнула и сказала:

— Джакопо мертв. Его убила большая птица.

Хотя ее слова расстроили меня, я все же обрадовался тому, что Симонетта кое-что помнила. Теперь я знал, что смогу вернуть ей память, осторожно рассказывая ей о нашей совместной жизни.

Следующие несколько дней прошли в воспоминаниях, и при этом выяснилось, что Симонетта прекрасно помнит то, что было очень давно. Недавнее прошлое, ее пленение Boni homines, казалось, словно померкло, либо нужны были различные напоминания, чтобы она что-то вспомнила. Во время наших совместных вылазок в прошлое я избегал называть имя Лазарини, потому что не хотел, чтобы Симонетта испытывала угрызения совести.