Зеркальщик

— Позвольте вам возразить, — сказал Иоганн Генсфлейш. — Я не думаю, что запрет что-то даст. Потому что если вы запретите книгопечатание в Майнце, начнут печатать в Кельне, Страсбурге или Нюрнберге, и вы окажетесь в дураках. Но вы ведь не можете возлагать ответственность за содержание книги на искусственное письмо. Зло не в искусстве, а в том, что из него делают. Позвольте мне напечатать Библию, Ваше Преосвященство — сто, двести, триста экземпляров, сколько хотите, — книгопечатание принесет вам славу и послужит на благо Римской Церкви.

— А вы владеете этим искусством так же хорошо, как и мастер Мельцер?

Генсфлейш вынул из камзола пергамент и развернул его перед глазами архиепископа. Два раза по сорок две строки в две колонки, с цветными заглавными буквами в начале. Архиепископ начал читать: «In principio creavit Deus caelum et terram. Terra autem erat inanis et vacua…»[19]

— Это текст, который я дал мастеру Мельцеру в качестве образца! — обрадованно воскликнул архиепископ. — Неужели ангел водил пером?

— Ангел? — рассмеялся Генсфлейш. — Это книгопечатание творит такие чудеса, и я могу повторить это сколько угодно раз.

Архиепископ проверил напечатанное, прищурив глаза и наморщив нос, словно ему казалось, что пахнет серой, как от дьявола. Он поднес пергамент к свету, чтобы поглядеть, нет ли на нем магического отражения, затем положил на стол, разгладил ладонью и быстро благословил, чтобы с ним не случилось ничего дурного. Затем наконец обернулся к Генсфлейшу:

— И вы можете напечатать Ветхий и Новый Завет точно так же четко и красиво?

— Если вы дадите мне достаточно времени, то я напечатаю вам Библию, да так, словно ее писали ангелы, и не один раз, а сотню и больше!

— Да будет так, Генсфлейш! — торжественно произнес архиепископ.

— Не называйте меня Генсфлейш. Зовите меня Гутенберг, по названию унаследованного мной имения. Мастер Гутенберг. А мастеру полагается плата.

— Вы получите свою плату, такую, какую я обещал Мельцеру.

— А что будет с ним? Вы же поручали эту работу ему!

— Это предоставьте решать мне, — ответил архиепископ Фридрих.

Я ничего не знал об этом. Мы с Симонеттой были на седьмом небе. Мы любили друг друга, словно в первый день. Нашему желанию заключить брак мешал интердикт архиепископа, из-за которого свадьбы в Майнце были запрещены. Но разве счастье влюбленных нуждается в церковном благословении?

Опьяненные восторгом, мы забыли обо всем. Сегодня, по прошествии многих лет, я понимаю, что в условиях моего тогдашнего положения это было легкомысленно, вероятно даже глупо. Но я ни о чем не жалею.

Я снова принялся за работу над роковой Библией, и мне наверняка потребовалось бы меньше чем пять лет, как я рассчитывал вначале. Я был предупрежден, но от счастья забыл обо всем на свете.

Однажды около полуночи я сидел один в мастерской, складывая букву к букве, когда снова появился незнакомец, которого я подозревал в том, что это он вломился ко мне в первый раз. Он отказывался войти, поэтому говорили мы на пороге. Я выложил ему, что узнал его по шапочке во время его ночного визита.

Незнакомец ничего не отрицал. Он сказал, что хотел только предупредить меня, чтобы я не был слишком доверчив. Мол, это и есть причина его очередного прихода. Он шепотом, но с нажимом сказал:

— Мастер Мельцер, бросайте все и бегите, пока не поздно!

Я не обратил на его слова никакого внимания. А когда он

обернулся и бросился прочь, крикнул ему вслед так громко, что слышно было по всему переулку: