Жаботинский и Бен-Гурион: правый и левый полюсы Израиля

Он терзался, что вынужден находиться вдали от жены и сына, что не всегда может их обеспечить, но изменить свою жизнь не мог. Когда дело касалось национальной идеи, не раздумывая, он бросался в сраженье, жертвуя личной жизнью и литературным творчеством. Он оставался скитальцем, лёгким на подъём, не имевшим постоянного дома ни в 30 лет, ни в 40, ни в 50 (до 60-ти не дожил двух месяцев).

Он объяснил походный образ жизни в статье «Активизм», написанной в 1916 году, и привёл слова Герцля, высказанные в частной беседе: «В Торе сказано, что человек, который только что построил себе дом, не годен в солдаты». «Герцль опасался, – писал Жаботинский, – что этот дом превратится в самоцель; его мебель, его обои, постельное белье и всё «домашнее», подобранное с такой гармонией, станут в его глазах более ценными, чем сама конечная цель, и, когда придёт решающий момент… выяснится, что всё «домашнее» превратилось в свинцовый груз, отягощающий наши ноги, и веревку, связывающую наши руки».

Обузы в виде постоянного дома, за который он бы цеплялся, у Жаботинского не было, в любой момент он готов был надеть солдатские сапоги. Его жена – «ангел» (его слова), которую он любил и боготворил, ангел вдвойне, потому как согласилась с его образом жизни, наверняка понимая (или предполагая), что во время длительных разлук, когда супруги вынужденно жили в разных странах, у него могли быть короткие увлечения и интимные связи. На них она закрыла глаза.

Дав обет не описывать частную жизнь, Жаботинский не рассказывает о взаимоотношениях с женой, тревогах, волнениях, – разумеется, письма Пушкина к Наталье Гончаровой не менее интересны, чем повести «Белкина», и почитателю Жаботинского интересны все аспекты его жизни, но он чётко провёл черту, разграничив личную и общественную жизнь. Но его «Мадригал» жене – жемчужина интимной лирики, открывающая перед нами другого Жаботинского, романтика:

«Стихи – другим», вы мне сказали раз,

«А для меня и вдохновенье немо?»Но, может быть, вся жизнь моя – поэма,И каждый лист в ней говорит о вас…Я допишу, за час до переправы,Поэмы той последние октавы…

И будет там вся быль моих скитаний,Все родины, все десять языков,Шуршание знамён и женских тканей,Блеск эполет и грязь тюремной рвани,Народный плеск и гомон кабаков:

Мой псевдоним и жизнь моя – «Качели»…Но не забудь: куда б ни залетели,Качелям путь – вокруг одной черты:И ось моих метаний – вечно ты».

После этих строк тяжело возвращаться к сухому повествованию.

Между женитьбой, Веной и рождением сына в жизни Жаботинского был период сионисткой пропагандистской деятельности, обозначенный в мемуарах одним словом: «Константинополь». В дальнейшем он оказался важным для оценки политической ситуации, изменившейся с началом Первой мировой войны и приведшей к борьбе за создание еврейского легиона.

Младотурки и Жаботинский

В июле 1908-го в Турции произошла Младотурецкая революция. Владимир Жаботинский и Давид Грин отнеслись к ней по-разному – при оценке ситуации сказалась шестилетняя разница в возрасте (28 против 22), а также жизненный и политический опыт, которого у Жаботинского было побольше.

Младотурки, опираясь на офицерство и зарождающуюся буржуазию, восстали против самодержавной власти султана. Победив, они обещали осуществить либеральные реформы и создать конституционное государственное устройство. Остро нуждаясь в международном признании, младотурки раздавали щедрые обещания – сионистам намекнули, что не станут противиться еврейской иммиграции в Палестину, и ради возвращения в Палестину русские сионисты, воспротивившиеся «плану Уганды» и своим упорством едва не расколовшие Сионистский конгресс, воспрянули духом и решили воспользоваться, как им казалось, удачно складывающейся конъюнктурой.

Российское общество взволновали турецкие события. Оно сочувствовало армянам, пострадавшим от резни в предыдущем десятилетии, и мечтало о предоставлении независимости православным балканским странам. С Турцией Россия конфликтовала на протяжении двух веков, завоёвывая северное Причерноморье. Русских царей, едва был спущен на воду черноморский флот и адмирал Ушаков одержал первые победы в морских сражениях, соблазняли ключи к проливам, хранящиеся на поясе у султана, – и Санкт-Петербург желал знать (не только по дипломатическим каналам), как революция и смена власти отразятся на российско-турецких отношениях.