Жаклин Жаклин

«Но написать книгу, книгу! Я читал их тысячи, но ни в жизнь бы не подумал, что когда-нибудь попробую написать хоть одну. Когда пишешь книгу, сразу встает вопрос письма, стиля. Даже стило. А у меня стило без стиля. Как написать книгу о тебе без тебя, не имея стило со стилем? С-с-с».

Ты лучше кого бы то ни было знаешь — да-да, не беспокойся, я не стану кричать об этом на публике или по телевизору, — как я ненавижу их пресловутый стиль, их прекрасную и благородную прозу Третьей Республики разлива Виши-42 и, хуже того, прозу трех точечек между двумя злобными плевками. Да-да, странно, как это странно, я не могу оценить высокий штиль всех этих ревнителей, которые требовали нашей смерти на библьдруке и нумерованной велени. Я не хочу танцевать с толпой их читателей, под их легкую музычку, такую миленькую наци-полечку.

Ладно, живем дальше

Сразу после твоего ухода — будем называть это так — я ринулся, зажав в руке стило, на бумагу, чтобы сохранить сладость и боль тебя во мне, в моих снах и под моим пером, ничего не выстраивая и не обдумывая заранее, блуждая без цели, как мы с тобой, когда брели по кромке воды, подбирая камешки по три штуки, чтобы положить их по возвращении на могилы наших слишком рано ушедших.

А потом, а потом у Ольги были проблемы — колено, — и у меня тоже, да еще какие, опять простата, глаз, бедро, зубы, голова и бог весть что еще. Когда молчат губы и языки, слово берут тела и говорят во весь голос. И я перестал писать. А перестав писать, больше не ходил с тобой рядом по песку или гальке и провалился в яму, в глубокую яму, на дне которой не было тебя. Даже твоего отсутствия и того не было. Я был один, без тебя, впервые в моей жизни мужчины.

И я подумал, что пора мне заканчивать ходить по кромке воды. Что я должен нырнуть в самую глубину истории нашей любви, чтобы найти там Красавицу, которая выбирает из тысячи одного претендента и, вопреки здравому смыслу, связывает себя на всю жизнь с экс-подмастерьем портного, даже не умеющим шить, близоруким с перспективой окриветь, как мало кто горластым и как никто ленивым.

Ты же знаешь, я всегда спускался в бассейны по лесенке. Ну и? Пойдем потихоньку. Вспять во времени, ступенька за ступенькой.

После операции в июле 2018-го ты была молодцом и так быстро оправилась, что твое здоровье казалось оптимальным. Больше ничего не могло с тобой случиться. Но ты боялась, что время — хотя возраст и его пометы никак не отражались ни на твоем лице, ни на теле — нанесет тебе коварный удар из-за угла, отняв у тебя самые дорогие воспоминания. Чтобы успокоиться, ты любила сравнивать твои с моими.

Помнишь наш первый поцелуй?

— Помнишь наш первый поцелуй?

— Я? Как будто это было вчера. Я ехал верхом…

— Верхом? Прекрати! Не смеши меня, у меня зубной протез шатается.

— Не смейся! И вы, пытающиеся читать через мое плечо, тоже не смейтесь! Я ехал верхом, вот именно. О, не ради удовольствия. В ту пору у меня были две цели в жизни: не жить как все, чтобы не быть как все, и жить как все, чтобы быть как все. Но я понимаю, что обрисовал ситуацию любого еврея, пытающегося жить в диаспоре, и даже любого человека, пытающегося жить в обществе, короче, ясно. Итак, я ехал верхом…

— Когда вы играли в лошадки, меня там не было, и Розетты тоже. И скажу тебе прямо, я тебя терпеть не могла.

— Спасибо, очень приятно.

— Мне не нравилось, когда ты ругал фильмы, которых не видел, а мы видели.

— Ладно. Короче, в воскресенье утром скачу я галопом, и вдруг моя лошадь тормозит всеми четырьмя копытами. В результате я перелетаю кувырком через ее гриву. К счастью, мои очки остались верхом на носу. К несчастью — на первый взгляд, — правой лодыжкой, а может, левой, я обо что-то ударился. Итог скачек: друзья диагностировали растяжение связок, а может, вывих или даже перелом. Что делать? Я не стою на ногах. Поль, ну да, твой брат, решил отвезти меня на своей тачке на площадь Республики. Да-да, к тебе домой, ну, то есть к твоим родителям.

— Я совершенно не помню этого эпизода. Я там была?

— Да, не то бы… Меня ведут через вашу огромную квартиру на одной ноге и укладывают на мягкую постель в темной комнате, откуда мне слышно, как вы смеетесь, поете, танцуете, бранитесь. Мне больше не больно, мне хорошо, здесь, на моем месте, в стороне от всех, одному.

— Ну и?

— И вдруг открывается дверь, и, как волшебное видение, ко мне подходишь ты. Я вижу сначала твою грудь, обтянутую черным свитером с высоким воротником. Едва различаю твое лицо. Мои очки лежат на ночном столике, а я боюсь шевельнуться, чтобы не разрушить чары твоего чудесного явления.

— Так вот, это была не я.

— Ты спрашиваешь меня дружелюбным грудным голосом, ТВОИМ голосом: «Тебе больно?» Я киваю и даже убедительно морщусь от боли. Ты наклоняешься ко мне, твой свитерок соприкасается с моим свитером, и твои губы сладко целуют меня в уголок моего ошеломленного рта. Потом ты, как эльф, выскальзываешь в приоткрытую дверь, кинув мне на прощание ободряющий взгляд. Вот. Вот наш первый поцелуй.