Жаклин Жаклин

Я открываю глаз и слышу тебя. Ты в гостиной, как и каждое утро, и я слышу свой шепот: Жаклин-Жаклин-Жаклин… Ты не слышишь меня. И тут я вспоминаю, что ты не любишь свое имя: Жаклин. Ты предпочла бы Жюдит. Однажды твоя мать объяснила тебе суть дела, и я тоже там был, мы пили чай с лимоном и лакомились пирожками с маком.

«Именно из-за Жюдит тебя и зовут Жаклин. Мы с папой хотели назвать тебя Жюдит, но в тридцать восьмом году все наши парижские друзья говорили нам: Жаклин куда красивее, чем Жюдит[44]. И мы назвали тебя Жаклин». Ведь правда же? Жаклинеле, Жаклиненю, это куда красивее, чем Жюдит, и начинается тоже на «Ж». Твоя мать была права, послушай только, как это красиво: Жаклин, Жаклин, Жаклин…

— Хорошо, но уже поздно, отложи перо, родной, и иди спать.

— Нет, нет, еще строчку или две!

— Нет, довольно. Ты нашел конец, да, конец, наконец-то хороший конец, вполне приемлемый конец. Жаклин Жаклин — очень хорошо для конца. Отложи перо.

— Это не конец.

— Как это не конец?

— Жаклин Жаклин — это название.

— Название?

— Да, название.

— Ладно, очень хорошо, название, отлично. Отложи перо.

— Я не все сказал.

— Нельзя сказать все, да и не нужно, ты сам мне это говорил. Отложи перо!

— Мне слишком больно.

— Вот и хорошо. Теперь эта боль будет говорить тебе обо мне. И потом, знаешь, боль неразделима, неразделима. Ты можешь писать века и века. Неразделима. И это хорошо. Иначе каждый человек с рождения был бы раздавлен под гималаями боли всего мира, тонул бы в потоках слез, проливающихся каждый день, каждую ночь, на всех концах земли. Неразделима. Брось перо!

Но брошенное перо никак не мешает снам будить сновидца, особенно если он позаботился остро наточить карандаш, черный, как самая черная ночь.

Я участвую в дискуссии или в коллоквиуме, по радио или приватно, не знаю. Возможно, это происходит дома, в гостиной. Много людей с микрофонами в руках говорят, говорят, говорят. Не знаю, есть ли микрофон у меня. Во всяком случае, я молчу. Я не хочу ничего говорить, и мне нечего сказать ни о чем.

И тут я наконец вижу тебя. Ты сидишь на унитазе, который стоит в углу. Я тебя вижу, но ты не видишь меня. Ты занята делом, собрана, сосредоточена. Твои локти упираются в голые колени, а подбородком ты оперлась на руки. Ты ушла в себя. Я знаю, увы, — не знаю, откуда, но знаю, уверен, — что ты должна уйти и скоро уйдешь. Куда? Понятия не имею. Но ты уйдешь, я знаю, ты покинешь меня. И тогда я разражаюсь рыданиями. Я рыдаю и рыдаю, наконец-то. Я не хочу, чтобы остальные видели мои слезы, но хочу, чтобы ты, ты увидела меня. И я рыдаю снова и снова в надежде, что ты наконец меня увидишь. Но ты не смотришь на меня, ты собрана, сосредоточена, неподвижна как статуя. Прекрасна, прекрасна, прекрасна и навеки недоступна.

Плохие дни

Ну вот, едва я внутренне согласился выбросить мое перо в корзину для бумаг, как сон, прокравшийся в мою ночь, призвал меня к порядку. Куда ты дел плохие дни?

На каникулах, где-то, в Греции или в Андалусии, все вокруг прекрасно, погода отличная, жизнь хороша, живи да радуйся, вот только у нас с тобой все плохо. Мы не ссоримся, мы просто игнорируем друг друга. Я говорю белое, ты говоришь черное. Ты говоришь да, я говорю нет. Когда я приближаюсь, ты удаляешься. Когда ты идешь ко мне, я ухмыляюсь и ухожу пускать по воде плоские камешки, чтобы расходились круги. Мы живем спина к спине, нет больше любви, нет дружбы, зато презрения хоть отбавляй. Мне грустно. Может быть, тебе тоже?

Мы дошли до отделочных работ. Я вымарываю слово, добавляю два, выкидываю три, вставляю одно. Я так и остался портным для дам и девиц. Плохим портным, вечным подмастерьем с двумя левыми руками. Я прихожу к тебе в твое ателье, ты ругаешься с закройщиком, который отказывается убрать 3 мм у ворота, мол, 3 мм это все равно что ничего. Я снова вижу твои платья, полные жизни и радости, которые были изгнаны с улиц полчищами хлынувших на мир джинсов.

Я думаю о тебе и боюсь, боюсь, что эта книга не пойдет твоему стилю красоты, что ты найдешь ее плохо скроенной, криво сшитой, дурно отделанной. Я убегаю на балкон, ты следом, я чувствую твое тепло, купаюсь в твоей ласке под зимним солнцем, но я знаю, что тебя нет. Спускаюсь на улицу и ловлю себя на том, что рассматриваю женщин в масках, сравнивая их с тем, что осталось во мне от тебя. Силуэт, одетый в черное, юный, невзирая на возраст, и что-то есть торжественное в том, как он подносит сигарету к губам. Интересно, как бы ты делала это в маске?

История вчерашняя и сегодняшняя на завтра