Жаклин Жаклин

А ведь на пути туда, как и обратно, «Убер» пересек 15-й округ, проехал мимо последней больницы. Только когда шофер открывает мне дверцу и я выкарабкиваюсь наконец из машины, возвращается знакомое смятение. Я трижды ошибаюсь, набирая код, будто в моей голове, потом в груди и дальше до кончиков пальцев пустота — пустота твоего отсутствия снова наполняет меня. И эти полдня, проведенные без тебя, без боли утраты, меня пугают. Что это — забвение? Уже забвение? Или, хуже того, я ничего не забыл, но уже привыкаю?

Стыд охватывает меня и страх оттого, что я больше недостаточно страдаю. Когда я вхожу в дом, вся моя боль возвращается, и это даже утешает. Да, я снова с тобой. Я вновь ощущаю твое нестерпимое отсутствие во всем моем теле, в потаенных глубинах души, как говорят поэты. Мы снова вместе, едины за гранью жизни, спаянные неразрывно, мы рядом. Внезапно я ощущаю, как будто спазм, нестерпимую жестокость разлуки, шок от твоего ухода. Я сдерживаю слезы, но они утешают меня и успокаивают. Забвение придет не завтра.

Я вернулся в наш дом. Я кладу руку на подлокотник кресла, и это твоя рука в моей руке, я подношу ее к губам. Я чувствую тепло твоей ладони, пожатие твоих пальцев. Так, рука в руке, мы остаемся, кажется, на краткий миг, мы счастливы, что снова вместе, счастливы вновь ощутить нестерпимую тоску друг по другу. Наконец я выпускаю твою отсутствующую руку, и тут чудовищная истина обрушивается на меня: я тебя не, ты меня не, мы не увидимся больше никогда. Никогда больше твоя рука не найдет мою руку, никогда наши пальцы не переплетутся, никогда я не обниму тебя, никогда не прижмусь губами к твоим губам, к твоему лбу, никогда не стисну в ладонях твои груди, никогда их живые кончики не расцветут под моими пальцами и языком, никогда, больше никогда…

Но почему? Что это за история? По какому такому закону мы никогда больше не увидимся? Никогда не расцветет цветок под моими пальцами? Никогда не будет моей штучки в твоей щелке?

— Это жизнь, детка.

— Жизнь?

— Да, это жизнь. И это то, что зовется смерть.

— Смерть?

— Да, смерть.

— Но я-то жив!

— Скажем, тебе дали отсрочку.

— А как жить, зачем мне отсрочка без нее?

— Тебе достаточно вспомнить без малого шестьдесят прожитых лет, ночь за ночью, день за днем. Как вам повезло, только подумай!

— Я думаю, думаю, но…

— Но что?

— Меня это не утешает, наоборот, совсем наоборот…

— Ты предпочел бы быть несчастным? Жить плохо в течение шестидесяти лет?

— Что я предпочел бы сегодня, так это снова увидеть ее, просто увидеть, хоть на минутку.

— Зачем?

— Чтобы сказать ей все, что не смог или не сумел сказать за эти годы.

— Что ж, я передам твою просьбу верховным властям.

— Кто эти верховные власти?

— Тсс! Спи!

— Если я усну, она придет?

— Если ты уснешь, да, может быть.

— Может быть?

— А если не придет, ты ей напишешь.

— Как же, напишу я ей! Не держи меня за идиота!

— Спокойной ночи, старый пень!

— Старый пень?!

— Не сердись, я не в обиду, в моей семье очень любят старых пней.

— Кто ты? Почему я тебя не вижу?

— Я мышка-норушка на старушку прорушка.

— Где ты живешь?

— Дома.

— Дома? А где твой дом?

— Здесь.

— Здесь?

— Мы беседуем на МОЕЙ кухне, признай это, старый пень.

— На твоей кухне? Так это из-за тебя, гадкая мышка, она каждое утро визжала от ужаса, когда заходила на свою кухню?

— Нет-нет, я вечерняя мышка-норушка, утром приходит другая мышка, кузен или кузина, смотря как прошла ночь.

— Я ничегошеньки не понимаю, о чем ты?

— Каждую ночь ты приходишь на кухню плакать, потому что твоя мышка-роднушка, подружка дней и ночей, ушла. Ну и что? Подумай-ка о нас, подумай о мышином народе, подумай, как нас травят, как нас ловят, как нас истребляют. Вы даже выдумали — о, жестокие люди! — такую липучку, что только поставь на нее ножку или тронь мордочкой, тут же прилипнешь лапкой или задом и не оторвешься, пока не умрешь. И твоя мышка — слышишь? — была за такие вещи.

— Нет-нет-нет! Она была против липучки.

— Но она была за мышеловки, которые захлопываются! И за отравленный сыр!

— Как бы то ни было, вы плодитесь быстрее, чем кролики, так что…

— И это оправдание? Знай, тупица, что у нас с вами девяносто восемь процентов общих генов.

— Ага-ага, я слышал эту байку по радио.

— Разве мы не страдаем, когда нас ловят? Разве не истекаем кровью, когда нас ранят? Разве не умираем, когда нас убивают? И за что все это? За жалкий кусочек сыра.

На этом мышка закончила свою речь и убежала в норку.

Видишь, родная, какие ужасные ночи я провожу без тебя. Дошел до того, что разговариваю с гадкими мышками. Одно утешает: товарищество жильцов наконец объединилось и решило проблему мышек. Ты можешь вернуться без боязни, ни днем, ни ночью ты не встретишь их больше в доме, ни на своей кухне, ни в гостиной, ни даже в шкафах и под раковиной.

Стыд