Жан Расин и другие

Иезуиты попытались, конечно, защищаться, указывали на неточность и пристрастность Паскаля в отборе цитат, на неувязки в ходе его рассуждений. Все напрасно. Сто лет спустя Вольтер в своем «Веке Людовика XIV» оценивал ситуацию так: «Иезуиты, за которых стояли папы и короли, в мнении публики совершенно погибли… Были испробованы все способы представить их отвратительными. Паскаль сделал больше: он представил их смешными. Его «Письма к провинциалу», появившиеся в то время, были образцом красноречия и остроумия. В лучших комедиях Мольера не больше колкости, чем в первых из «Писем»; у Боссюэ не больше возвышенности, чем в последних из них. Правда, вся книга строится на ложном основании. Целому ордену умело приписываются крайние воззрения нескольких испанских и фламандских иезуитов. Такие воззрения можно было бы столь же легко обнаружить и у доминиканских или францисканских казуистов; но обвиняли в них одних иезуитов. Автор «Писем» старается доказать, что иезуиты имели твердый умысел развращать людские нравы, умысел, которого никогда не было и не может быть ни у одной секты, ни у одного ордена. Но его задачей было – не выяснять истину, а завоевывать публику. Иезуиты, не имевшие тогда ни одного хорошего писателя, не смогли смыть позора, которым покрыла их книга, написанная лучше, чем какая бы то ни было до нее во Франции».

Такие упреки самого Паскаля не смутили бы. Он никогда не отрекался от «Писем», был уверен в справедливости своих мыслей и в научной добросовестности своего метода полемики и уже под конец жизни говорил, что доведись ему вернуться к этому предмету, он написал бы еще резче. А вот литературные лавры, которыми увенчивает его Вольтер, могли бы его тяготить. Сомнения в том, насколько чисты подлинные побуждения пылкого защитника правого дела, разящего врагов блистательным пером, мучили его все сильнее. Он писал незадолго до смерти: «Мы ведем себя так, как если бы на нас был возложен долг добиваться торжества истины, тогда как долг наш состоит только в том, чтобы сражаться за нее. Стремление к победе так нам свойственно от природы, что когда оно прикрывается стремлением помочь торжеству истины, мы часто принимаем одно за другое и полагаем, что ищем славы Божией, когда на самом деле ищем лишь своей собственной». Увы! Какие-то основания выводить такие наблюдения из собственного опыта имелись и у автора «Писем к провинциалу»: хотя бы то, что в начале третьего «Письма» он поместил несколько восторженных отзывов, якобы полученных им от незнакомых читателей.

Да и в самом Пор-Рояле даже в дни появления «Писем к провинциалу» не все им восторженно аплодировали. Те, кто принадлежал к старшему поколению «учеников святого Августина» – Анжелика Арно, отец Сенглен, сменивший Сен-Сирана в качестве духовного руководителя аббатства, – относились к «Письмам» скорее сдержанно. Их настораживал не только тон сочинения, непринужденный и откровенно светский, но и сам замысел бороться против мирского зла мирскими средствами, неизбежно таящий опасность впасть в мирские грехи. Они предпочли бы оставить этот путь иезуитам и претерпевать безропотно и молчаливо ниспосланные свыше испытания.

А испытания не заставили себя ждать. Успех «Писем» увеличивал число сочувствующих, но тем более раздражал власть имущих. Если Мазарини скорее придерживался нейтралитета в этой «церковной Фронде», то Анна Австрийская, остававшаяся испанкой и на французском троне, дела иезуитов принимала близко к сердцу и смеяться шуткам по этому поводу, даже самым остроумным, решительно отказывалась. Вся ультрамонтанская партия кипела негодованием. Антуана Арно все-таки исключили из числа докторов Сорбонны, и вслед за этим ему грозила Бастилия; пришлось скрываться. Как и в случае Сен-Сирана почти за двадцать лет до того, опала на вождя янсенистов повлекла за собой административные меры против его друзей. Снова отшельникам предписали покинуть Пор-Рояль; снова явился в монастырь королевский офицер наблюдать за исполнением приказа. Воспитанников «маленьких школ» разослали по домам. Расин, по всей очевидности, один оставался в Пор-Рояле – разве что уезжал в Вомюрье, расположенный неподалеку от аббатства замок герцога де Люиня, где его дядя Витар служил управляющим и где жил в то время Клод Лансело в качестве воспитателя одиннадцатилетнего сына герцога. Антуан Леметр, вынужденный покинуть свою келью, и в изгнании не забывал любимого ученика. До нас дошло письмо, адресованное им «малышу Расину», которому тогда исполнилось 16 лет: