Жан-Жак Руссо

В 1736 году, а возможно, даже годом ранее, мадам де Варан арендовала дом у некоего Филу, который, в свою очередь, арендовал его у некоего господина Ноэре. Однако в сентябре 1737 года дом этот уже оказался занят, и Матушка вынуждена была довольствоваться домом Ревиль, который был куда меньше. Когда же владение Ноэре вновь освободилось, она вернулась туда и 6 июля 1738 года подписала арендный договор. Здесь и развернулась идиллия Шарметта — это название обозначало не столько сам дом, сколько долину, где он находился. Идеальная сельская резиденция: удобная, не слишком большая, с садом, огородом, голубятней, виноградником, ульями, фонтаном, а немного выше — луга для выпаса скота. Одним словом, рай: «Здесь было начало короткого счастья моей жизни… Я вставал с солнцем — и радовался; я гулял — и радовался; я видел Матушку — и радовался. Я покидал ее — и радовался; я бродил по лесам, долинам, читал, наслаждался праздностью, работал в саду, собирал фрукты, помогал по хозяйству — и счастье было со мной везде. Оно не находилось в какой-либо определенной вещи — оно всё было во мне и не покидало меня ни на минуту».

Итак, Жан-Жак был счастлив, но по-прежнему нездоров. Он жаловался на сердцебиение, шум в ушах, одышку, бессонницу. А вдруг он умрет? Опасения за свою жизнь привели его к религии. Он разговаривал о ней с Матушкой, вера которой отличалась некоторым своеобразием. Она была очень добра по натуре и потому отказывалась верить в ад и в «Бога карающего». В ее глазах Иисус был «образцом истинно христианского милосердия», но она не утруждала себя богословскими тонкостями. Это была религия сердца, исповедовавшая первенство совести в делах веры — наследие пиетизма[12]

ее юности. Из-за этого своего пиетизма Матушка в некоторых областях жизни напрочь забывала о воздержанности: «Она могла бы каждый день абсолютно спокойно спать с двумя десятками мужчин — без всяких угрызений совести, как и без всякого, впрочем, сладострастия».

Начитавшись книг Порт-Рояля, сам Жан-Жак относил себя к «полуянсенистам»[13]

, запугивал себя «Богом карающим» и задавался вопросом, будет ли он предан погибели. Для него интеллектуальные искания уже тогда были неотделимы от реально переживаемого. Этот кризис сознания был краток: примиряющая вера Матушки и беседы с двумя иезуитами вернули ему доброе расположение духа.

Матушке нравилось жить на природе, и с приходом зимы она с сожалением сменила Шарметт на Шамбери. Весной они поторопились вернуться в Шарметт. Жан-Жак вставал на заре и благодарил Господа за благодатные Его творения. Затем он подходил к постели Матушки поцеловать ее, еще полусонную; потом они вместе завтракали, выпивали по чашке кофе с молоком и беседовали у открытого в сад окна. После чего наступало время занятий.

Интеллектуал-самоучка открыл для себя в «Беседах о науках» отца Лами методу самообразования, которая заключалась в сочетании умственных упражнений с нравственным самосовершенствованием. С пером в руке он засел за философов: «Логика» Порт-Рояля, «Очерк о человеческом разумении» Локка, Декарт, Мальбранш, Лейбниц пополняли его «склад идей». Затем шли геометрия, алгебра и наконец латынь — ее Жан-Жак никогда не будет знать в совершенстве, хотя сумеет перевести, и очень хорошо, Сенеку и Тацита. «До двадцати пяти лет ничему не научиться и потом захотеть всё узнать — это означало взять на себя обязательство употреблять всё свое время с пользой». В полдень полагался небольшой перерыв: прогулка по саду, еда, легкая беседа, наблюдение за ульями, фруктовым садом. Затем возвращение к работе; к предметам менее сложным: истории, географии, хронологии, астрономии. Шалопай, который еще не так давно дурачился с Баклем или Вентуром, превратился в серьезного молодого человека, В 1736 году он писал: «Я составил себе план занятий для развития души и ума — и следую этому плану неукоснительно».

Теперь Жан-Жак учился сам, без принуждения, и потому учился хорошо. Он взялся также «поухаживать» за лирической музой: написал забавную безделушку — «Куплеты г-же баронессе де Варан».