Жан-Жак Руссо

Руссо ожидал приезда ДюЛёйру, которому он передал свои бумаги. Со 2 сентября тот находился в Париже, прикованный к постели приступом подагры. В Три-ле-Шато он смог приехать только 4 ноября. Жан-Жак упал в объятия единственного человека, которому еще доверял. Сначала всё шло хорошо, но через несколько дней у Дю Пейру опять началась лихорадка: рука и нога воспалились. Это подагра, говорил ему Жан-Жак; нет, упрямился Дю Пейру, это желудок. Жан-Жак пожимал плечами, как вдруг его осенило: его друг считает себя отравленным. Доктор, однако, подтвердил диагноз: это подагра. Жан-Жаку поручили давать больному какую-то слабенькую микстуру. Когда он подавал ее больному, тот придержал его руку, говоря: «Я принимаю ее от вас с большим доверием». Так значит, друг считает его отравителем, убийцей?! Пораженный, Руссо со слезами бросился обнимать Дю Пейру, но друг отшатнулся от него. В ту же ночь Жан-Жак запечатал все склянки с медикаментами, а на конверте, содержавшем распоряжения Дю Пейру на случай своей смерти, написал отказ от всякого участия в его наследстве.

Что же там на самом деле произошло? Дю Пейру был ослаблен болезнью, снедаем лихорадкой и к тому же знал, что Руссо уже более года страдает расстройством рассудка и везде подозревает заговоры против себя. Поэтому бедняга испугался и, вероятно, сам впал в бредовое состояние, подозрительности. 10 ноября разгневанный Жан-Жак письменно отказался от всех их взаимных соглашений. Дело в том, что после провала проекта издателя Фоша в 1764 году великодушный Дю Пейру взял на себя обязательство выплачивать Руссо авансом ренту в 1600 ливров за издание полного собрания его сочинений. Теперь же Руссо, не будучи в состоянии вернуть ему уже полученные 2400 ливров, оставлял ему свои сочинения, в том числе «Исповедь»; убеждал его даже взять деньги из капитала в шесть тысяч ливров, который был доверен ему милордом Маршалом, чтобы выплачивать проценты с него Жан-Жаку.

Когда Дю Пейру выздоровел и пришел в себя, он извинился за свое поведение в лихорадочном состоянии, но Жан-Жак сохранял твердость: он не хотел оставлять за собой ничего, что могло бы выглядеть как его личная корысть, если бы с Дю Пейру что-нибудь случилось. 3 января Дю Пейру покинул Три-ле-Шато, и Руссо видел, что он уезжает без сожалений. Теперь Руссо оставался в полном одиночестве.

Поссорился он и с Куэнде. В Женеве Малый совет предложил Генеральному совету прерогативу избирать половину Совета двухсот. Напряжение нарастало, возникла даже опасность вооруженных столкновений, так что Мульту попросил Руссо дать свой проект примирения. Руссо это сделал. Он советовал соблюдать умеренность: он не хотел больше слыть подстрекателем; окончательное же согласие наступило в Женеве только в марте 1768 года, то есть через пять лет после начала волнений. Поскольку Куэнде проявлял некоторую симпатию к «партии отрицания», они с Руссо рассорились, и Жан-Жак прекратил с ним всякое общение.

Вокруг него росла пустота. Мадам де Буффле числилась теперь в его врагах, потому что в свое время очень настаивала, вместе с «Верделеншей», на его отправке в Англию. Впрочем, он постарался возобновить отношения с ней, чтобы не потерять поддержку принца Конти. Графиня заверила его, что не знает за собой никакой вины перед ним и сохраняет к нему дружеские чувства. Отсюда Руссо заключил, что от нее нельзя ожидать ничего хорошего. Его, определенно, держали узником в Три-ле-Шато, как в мышеловке, или даже как приговоренного, если бы ему вздумалось убежать.

24 мая, когда Жан-Жаку надо было отправляться на обед в Жизор, он не мог отделаться от мысли, что по дороге его могут похитить и даже перерезать ему горло. Иногда у него наступало просветление, и тогда он был способен признать, что его страхи беспочвенны. 28 марта он записал: «Боюсь, что после стольких действительных несчастий я могу воображать себе надуманные, которые затем воздействуют на мой ум». Но это была лишь короткая передышка в его безумий.

Вскоре новое происшествие еще глубже погрузило его в кошмар подозрений. Дешан, консьерж замка, тяжело заболел. Жан-Жак передал ему немного вина, варенья и один раз — рыбу, приготовленную Терезой. 7 апреля 1768 года у Дешана открылась неудержимая рвота, и он умер. К Жан-Жаку вернулась та же навязчивая идея, которая мучила его во время болезни Дю Пейру. Он убедил себя, что на его счет ходят «всякие подозрительные разговоры», — и вдруг с ужасом понял: «Всё указывает мне на то, что меня обвиняют в его отравлении». Он потребовал вскрытия и написал принцу Конти, что хочет ехать в Париж и предстать со своими возражениями перед судьями. На следующий же день Конти приехал к нему, постарался его успокоить, но убедился, что удерживать Руссо в Три-ле-Шато дольше нельзя, чтобы не случилось какой-нибудь беды.