Жанна д'Арк

Заседание это было одним из наиболее бурных. Все судьи потеряли терпение — и было из-за чего. Ведь все эти шесть десятков выдающихся богословов, знаменитых крючкотворцев, испытанных гладиаторов законоведения, покинули важные должности, где присутствие их было необходимо, и съехались сюда из разных городов, чтобы выполнить задачу, весьма легкую и несложную: вынести смертный приговор крестьянской девятнадцатилетней девушке, не умевшей ни читать, ни писать, не посвященной в замысловатости и хитросплетения судопроизводства, лишенной возможности вызвать свидетелей своей стороны или выбрать себе защитника или руководителя и долженствовавшей своими силами обороняться от враждебного судьи и от сговорившихся присяжных. Через каких-нибудь два часа удалось бы ее опутать, запугать, разбить все ее доводы, изобличить ее. Это было вне всяких сомнений, как им казалось. Но они ошиблись, часы растянулись в целые дни, и то, что казалось легкой стычкой, превратилось в долгую осаду; дело, на первый взгляд столь несложное, в действительности оказалось невероятно трудным; слабая жертва, которую предполагалось смахнуть прочь, как пушинку, стояла незыблемо, словно скала; и в довершение всего, если кому-нибудь и пришла очередь посмеяться, то, конечно, — девушке-крестьянке, а никак не судьям.

Но она не смеялась, потому что не такова была она; зато смеялись другие. Весь город смеялся исподтишка, и суд знал об этом, и самолюбие его сильно страдало. Члены суда были не в состоянии скрыть свою досаду.

И заседание, как я сказал, было бурное. Легко было видеть, что эти люди решили во что бы то ни стало вырвать сегодня у Жанны такие признания, которые сократили бы судебное разбирательство и привели бы его к скорому концу. Это показывает, что, при всей своей опытности, они еще не знали, какова была Жанна. Они затеяли жаркую битву. На этот раз допросчик был не один: все принимали участие. Со всех сторон Жанне предъявляли вопросы, и по временам сразу было столько голосов, что она просила их выпускать свои выстрелы по очереди, а не залпами. Началось с обычного:

— Еще раз мы требуем от тебя присяги безусловной и неограниченной.

— Я дам ответ на все, что упомянуто в procès verbal. В остальном же я буду руководствоваться собственным выбором.

Пядь за пядью они оспаривали и старались вырвать у нее из-под ног ту почву, на которой она утвердилась; они озлобленно горячились и осыпали Жанну угрозами. Но Жанна была непреклонна, и допрос волей-неволей пришлось перевести на другие темы. Целых полчаса было потрачено на видения Жанны: каково было их платье, какие у них волосы, какая наружность и так далее? Они надеялись выудить из ее ответов что-нибудь пагубное, но — все напрасно.

После того, как и следовало ожидать, перешли к вопросу о мужской одежде. Задали ей опять несколько изрядно уже затасканных вопросов, а затем выдвинули и несколько новых.

— Не случалось ли, что король или королева просили тебя оставить мужской наряд?

— Этого нет в вашем procès.

— Думаешь ли ты, что принятием одежды, приличествующей твоему полу, ты совершила бы грех?

— Я всеми силами старалась служить и повиноваться моему верховному Господу и Повелителю.

Через некоторое время они повели речь о знамени Жанны, надеясь поставить его в связь с чернокнижием и колдовством.

— Не было ли у твоих солдат штандартов, срисованных с твоего знамени?

— Да — у копьеносцев моей стражи. Это делалось для того, чтобы отличать их от остального войска. То была их собственная мысль.

— Часто возобновлялись эти значки?

— Да. Если копья ломались, то значки рисовались заново.

Следующий вопрос покажет, что было целью предыдущих:

— Говорила ты своим солдатам, что значки, разрисованные наподобие твоего знамени, приносят счастье?

Это вздорное предположение оскорбило воинственную душу Жанны. Она выпрямилась и произнесла с величием, с горячностью:

— Вот что я говорила им: «Поезжайте и затопчите этих англичан!» — и поступала так сама.

Всякий раз, когда она кидала презрительные слова этим французским наемникам англичан, они приходили в бешенство. Так случилось и на сей раз. Десять, двадцать, а то и тридцать человек вскочили сразу с мест и начали грозить Жанне, но она была невозмутима.

Мало-помалу водворилась тишина, и допрос продолжался.

Теперь были приложены старания истолковать во вред Жанне те бесчисленные почести, которые ее окружали, когда она освобождала Францию от грязи и позора столетнего рабства и унижения.

— Не приказывала ли ты запечатлевать твой образ в картинах и изваяниях?

— Нет. В Аррасе я видела картину, на которой изобразили меня: стоя перед королем на коленях, в латных доспехах, я протягиваю ему письмо. Но я не заказывала этих вещей.

— Не случалось ли, что в честь тебя служили обедни и читали молитвы?

— Если случалось, то не по моему приказанию. Но если кто и молился за меня, то в этом, я думаю, не было ничего дурного.

— Верил ли французский народ, что ты — посланница Бога?

— Не знаю. Но как бы они ни смотрели на это, я все равно была послана Богом.