Жаркая осень в Акадии

– Вот именно, Манштейн! И потому известия, полученные мною из Нового Света, весьма меня смущают. Скажите, Манштейн, у вас есть свои люди в Квебеке? Ведь в тех краях селились выходцы из германских княжеств и герцогств. Может быть, вам удастся узнать что-либо о таинственных русских? Поверьте, мысли о них мне никак не дают покоя.

– Ваше величество, – сказал я. – Помнится, что во время моей службы в России я познакомился с одним негоциантом, который примерно в одно время со мной покинул неожиданно ставшую негостеприимной для нас страну. Звали его Михаэль Крамер. Примерно год назад я узнал, что мой знакомый из Кёнигсберга, где он обосновался, перебрался в Квебек.

Король, услышав слово «Квебек», встрепенулся.

– Это интересно, Манштейн, очень интересно. Не могли бы вы связаться с этим Крамером и узнать у него поподробнее как можно больше об этих русских. Поверьте, это очень важно! Ступайте, я вас больше не задерживаю!

Я щелкнул каблуками, показывая, что слова моего короля – боевой приказ, который следует выполнить во что бы то ни стало… Только как мне найти Крамера в Новом Свете? В тех диких местах легче, наверное, найти иголку в стоге сена. Нужен человек, который хорошо знает русский, английский и французский языки. Кроме всего прочего, тот, кого я направлю на поиски Крамера, должен быть умен, храбр и находчив. То есть для начала мне требуется найти такого человека. А уж потом постараться отправить его в Квебек…

3 ноября 1755 года. Акадия, форт Босежур

Сержант от артиллерии Анри-Пьер Делёз

Проснулся я, как обычно, когда сквозь крохотные оконца, расположенные у самой крыши, просачивался первый свет. Привык, знаете ли – когда в форте хозяйничали настоящие английские росбифы, то примерно в это время раздавался стук в дверь, а вслед за ним вопли на английском: «Вставайте, проклятые лягушатники!» Делали это, конечно, колониалы из Массачусетса – «лобстеры» подобной работой не занимались, – но полковник Монктон был любителем железной дисциплины. А ровно через полчаса всех, включая больных, выгоняли на работы – и горе тем, кто не вышел на улицу, их избивали до полусмерти. Не до смерти – надо же кому-то было работать, восстанавливать повреждённые постройки, укреплять валы и частоколы, разгружать корабли с припасами… Именно поэтому, так мне кажется, нас до сих пор не отпустили – в нарушение условий капитуляции, согласно которым нас должны были немедленно отправить в Луисбург. Офицеров, в конце концов, отпустили, и то не так давно, а мы до сих пор живём в одном из складских помещений и спим на земляном полу. До недавнего времени хотя бы было тепло, а сейчас, когда резко похолодало, жизнь стала и вовсе невыносимой.

А ещё где-то месяц назад Монктон куда-то ушёл с большей частью своих вояк, включая практически всех росбифов; именно нам пришлось тогда загружать корабли, на которых они ушли. На следующий день за нами пришли лишь часа через полтора после рассвета – надо же самим конвойным сначала проснуться и позавтракать. Зато кормить стали намного хуже и реже, а если били, то нередко до смерти. И почти каждый день умерших от болезни, холода и побоев нам приходилось хоронить в полях у Босежура, повторяя про себя молитвы за упокой души умерших и крестясь на то место, где недавно ещё в посёлке Бобассен возвышалась колокольня собора.

Переступая через тела моих товарищей, я отправился в дальний угол здания, где в бывшей кладовке находился неофициальный наш нужник. Увы, умыться было негде, побриться тем более, и все мы выглядели хуже, чем нищие на нашей французской родине, – исхудавшие, заросшие, кутающиеся в лохмотья, в которые превратилась наша форма. Но сегодня был хотя бы один повод для радости – ни единого трупа я не увидел.

Да, ещё недавно мы жили в каких-никаких, но казармах, питались не то чтобы хорошо, но довольно-таки сытно, и даже могли себе время от времени позволить пару кружек пива и визит к девочкам в Бобассене. На вино денег не хватало даже мне, с моей сержантской зарплатой – стоило оно в этих краях совсем недёшево, разве только то приторно-сладкое пойло, которое иногда делают из местного винограда. Но орудия нам подвезли лишь за несколько дней до начала боевых действий, а боеприпаса почти не было, кроме как для устаревших мелкокалиберных пушек. И когда росбифы начали нас обстреливать из Бобассена, наши ядра пролетали хорошо, если половину дистанции между нами и ними. Я скрежетал зубами – дайте мне достаточно пороха и нормальные ядра, и мы с ребятами показали бы врагу. Англичане, кстати, потом привезли и ядра, и порох, и банники – я знаю, ведь нам пришлось всё это выгружать, а затем, вместе с частью орудий, вновь затаскивать на корабли, которые куда-то ушли.

Сегодня же вместо побудки я неожиданно услышал выстрелы – сначала в основном ружейные, но время от времени раздавался гром артиллерии. А потом всё стихло, и через некоторое время я услышал голос сначала на английском, а затем и на родном французском языке:

– Есть здесь кто?