Жаркие объятия разлуки

Вероника открыла дверь — и ей показалось, что существо, сидящее у нее внутри, сразу же угомонилось. «Наверное, мне просто не хватает тут воздуха», — решила она. Теперь в купе гулял холодный сквозняк, но это было все же лучше, чем то неприятное чувство, которое появлялось у нее от духоты.

В дверь купе постучали — это пришла проверять билет молоденькая проводница. Уходя, она сказала, чтобы Вероника переселила собаку в тамбур и надела на нее намордник.

— Бывает, что у пассажиров аллергия на шерсть, — вежливо пояснила она, — а собака может и в тамбуре прекрасно пожить.

Веронике ничего не оставалось, как с ней согласиться. Хотя ей и жаль было расставаться со своим лохматым спутником, она сложила все собачьи причиндалы в сумку, после чего, стараясь не привлекать к себе внимания, вывела Тома в тамбур. Там она покормила его, достала из кармана намордник и ласково потрепала любимца по загривку.

— Так надо, милый, потерпи. Будет остановка, я тебе сниму… — И она твердой рукой будущего ветеринара надела псу намордник.

До этого Тому никогда не надевали эту странную штуку, поэтому удивление его было совершенно справедливым. Поначалу он даже пытался стянуть намордник лапой, но быстро понял, что это бесполезно, и озадаченно уставился на хозяйку.

— Ничего не поделаешь, чертик, — сказала Вероника и снова погладила его лохматый загривок. — Сиди здесь и не вякай. Жди меня, понял?

Веронике показалось, что Том едва заметно кивнул ей в ответ. После того, как он демонстрировал чудеса понятливости под окнами дома Пахана, она уже не сомневалась, что он понимает человеческую речь. Непонятно, каким образом у него это получается — запоминает ли он слова, или ориентируется по интонациям, или вообще использует какой-то другой, неведомый человеку код… Наверное, не зря говорят о собаках: все понимает, только сказать не может.

Напоследок Вероника привязала конец поводка к ручке наглухо запертой двери и, послав Тому воздушный поцелуй, ушла.

Нет, она не сразу призналась сама себе, что не может спать. Вначале она грешила на духоту в купе, но потом, когда после долгих мучений ей удалось слегка приоткрыть окно (для этого ей пришлось повиснуть на ручке), она поняла, что дело вовсе не в спертом воздухе.

Она не хотела допускать этой мысли, однако через некоторое время правда стала неотвратимой. Вероника поняла: ей просто страшно. Она боится, панически боится сидеть здесь одна! Конечно, когда появилась щелка в приоткрытом окне, ей стало немного полегче… Но все равно страх сковывал ей все внутренности, не давал не то что уснуть, но даже забраться на верхнюю полку и укутаться в одеяло. Вероника сидела, прямая, как палка, и предельно напряженная. Взгляд ее был устремлен за окно, но однообразный пейзаж вхолостую пролетал перед глазами, как стертая кинопленка. Все отчетливее она ощущала внутри копошение этого странного мерзкого существа, теперь ей казалось, что его скользкие щупальца шарят изнутри по всему ее телу. Не выдержав этого кошмара, Вероника вскочила с полки и изо всех сил рванула дверь.

От образовавшегося сквозняка взлетели занавески на окне, грохот колес зазвучал сильнее… Но существо — неведомое и гадкое, — оно вдруг сразу исчезло…

Вероника, совершенно потерявшись, вышла в коридор и встала у окна. Что же с ней происходит? Вообще-то она не из пугливых. Темноты и одиночества она не боится с детства. Но этот нелепый, позорный страх она ощущала почти физически…

И вдруг ее осенило.

Замкнутое пространство! Вот чего она так боялась! Как только пространство переставало быть замкнутым, страх проходил. Даже когда она приоткрыла окно — и то почувствовала, как в толще ее ужаса появилась брешь. Значит, она не может находиться одна в небольшом закрытом помещении — в этом все дело.

Это была болезнь, и Вероника знала ее название. Клаустрофобия, или боязнь замкнутого пространства. Обычно ей бывают подвержены дети в возрасте семи-восьми лет, именно тогда они просят маму не закрывать дверь в их комнате или оставлять в ней хотя бы маленькую щелочку.

Ну да, конечно, она заполучила эту идиотскую болезнь, просидев сутки под землей… Удивительно, как она вообще не помешалась там от ужаса. Вполне могла бы крыша поехать.

Так. Значит, клаустрофобия. Но ведь это, наверное, не навсегда? Со временем это пройдет?

Однако пока даже сама мысль о том, что сейчас ей придется идти в пустое купе, приводила ее в ужас. Больше всего на свете Вероника не хотела вновь ощутить у себя внутри суетливую возню тех скользких щупальцев…

Поэтому она плотно задвинула дверь своего купе, вышла в тамбур, сняла с прыгающего от радости Тома намордник, села на корточки и, прижавшись щекой к родной и теплой шерстяной морде, задремала.