Жаркий день в Гороховке

Вдруг стало жутко. Казалось, теперь и мы приговорены здесь остаться — среди уснувших братских могил. Я взглянула во встревоженное лицо Антонины. По–моему, и она меня поняла, глаза потемнели.

— Коля не отпускает, — сказала тихо.

Я ощутила неприятный холод в груди.

— Пойдём по дороге, как приехали. Может, встретим кого…

Мы торопливо направились к мостику.

Казалось, нас кто–то преследует. Невидящим взором смотрит в спину. Мы ускорили шаг, почти побежали.

— Пой, гони духов! — скомандовала я.

Антонина громко завела развесёлую песню про молодца, который ночью ждал свою залетку во дворе на свидание, а она все не выходила — больно строгий был батюшка. Пела красиво, легко. Сильный голос — с грустинкой — летел над дорогой, рвался ввысь, рассказывал о страданиях влюблённого юноши.

Я шла торопливо, почти бежала, смеялась над незатейливым деревенским пареньком и все время оборачивалась — то на Антонину, любуясь её статью и грацией, то на пустую деревню, оставшуюся за спиной. А перед глазами неотступно стоял смеющийся Коля, так безоговорочно сдавший позиции. Хотелось плакать от вселенской тоски.

Страх отпустил, как только мы вышли на пригорок. Отсюда я увидела, как перед нами, обнявшись с сияющим небом, безбрежно раскинулось зелёное поле. Переворачиваясь белёсым боком, пшеница на ветру колосилась. Казалось, надвигалась волна.

Подойдя к мостику, с радостью обнаружили, что под его сводами ещё сохранилась вода.

Я сняла пыльные туфли и ступила в тёплую лужицу, окружённую кустами осоки. Шла по направлению тока воды, вспугивая сверкающих стрекоз, и у склонившейся ивы вдруг увидела, что маленький ручеёк внезапно окреп, из родника стекали ледяные потоки. Почувствовала, как от холода свело ноги.

Влезла в воду, не раздумывая. Перебирая руками по дну, цепляясь за выступающие коряги, поползла на животе, едва помещаясь в луже–корыте.

Родниковая вода немного остудила мои опалённые плечи.

— Идём купаться! — крикнула Антонине.

Пробираясь берегом, она обнаружила в зарослях родник. Маленькая струйка чистейшей воды стекала по канаве в каменный желоб. Я подставила ладони, и ледяная вода наполнила руки. Жадно проглотила, почувствовав, как приятно прохладная влага упала в живот.

— Смотри, телега! — Антонина увидела с мостика движущуюся точку. — Кто–то едет, сено везёт.

Я взобралась к ней повыше. Рукой от солнца прикрыла глаза.

— Беги!

Раскинув руки, я легко припустилась с пригорка. Бежала, подпрыгивая, вытягивая в полете руки, выпрямляя коленки, носочки, отталкиваясь от тёплой земли. И правда, воздух — пьёшь… Он дул в подол, рукава, щекотал ноздри, ласкал лицо, легко касался волос. Я кружилась в его теплом порыве.

На телеге оказался загорелый юноша лет двадцати. Он сидел на высоком возу, полном душистого сена. Увидев меня, потянул вожжи. Остановился. Он слушал музыку, в ушах торчали провода от СD.

Задыхаясь, я сбивчиво объяснила, в какую неприятную ситуацию мы попали и что нам не к кому обратиться — развела руками, охватывая пустынное до горизонта поле.

— Есть инструменты? — спросил юноша по–деловому и сорвал провода с ушей.

Я кивнула обрадованно: полный багажник.

— Я бы мог… Но куда с телегой? — Он задумчиво посмотрел по сторонам, ища выход.

— А может, распряжём лошадь? Там ручеёк, напоить можно, — предложила.

Юноша согласился. Он слез с воза, ослабил на телеге ремни, опустил оглобли — и вот уже рыжая, немного исхудалая кляча, переваливаясь, вместе с нами шагает к мосту.

Юноша был коренастый, крепкий. Неразговорчивый. Обветрены губы. Руки в мышцах–буграх. Одет был в короткие тёмные брюки. Могучая жилистая шея проглядывала в ворот рубашки. Суровый крестьянский облик и ясный, застенчивый взгляд голубых глаз в пушистых, выгоревших на солнце, ресницах. Короткие чёрные волосы ёжиком были выкрашены в льняной цвет. Юноша–блондин — дань моде…

Я улыбнулась: цивилизация проникла и в этот нетронутый уголок.

Говорил он неспешно, немного распевно, сбивчиво. Я поняла, что юношу смущает мой взгляд и вопросы — смотрит украдкой, стесняясь, не глядя в глаза.

— Как зовут тебя?

— Пётр, — сурово выдавил.

— Учишься, работаешь, Петя?

— На тракториста учусь, в техникуме. А сейчас каникулы. Матери по хозяйству помогаю.

Мы подошли к мостику.

— Вот Петруша — наш спаситель, — представила я юношу.

Антонина стояла под ивой, обдуваясь лопухом, как веером.

— Зажарилась? А я сгорела, уже больно. — Я осторожно дотронулась до плеча и попыталась заглянуть на спину, скрутившись. — Посмотри, уже облезаю? — повернулась к ней.

— На–те рубашку. — Петруша стал расстёгивать пуговицы. — Я к солнцу привычный, мне оно нипочем.

Я завернулась в ситцевую ткань, обрадовалась. Закатала длинные рукава до локтей. Концы рубашки завязала узлом под грудью.

— Спасибо, Петруша.

Загорелые щеки юноши запылали от слова «Петруша».

— Ну где у вас тут… Что делать? — хмуро спросил, сдвинув брови.

Мы отправились к духам, в вымершую деревню.

Выверенными движениями Петруша распаковал инструменты, поднял машину, открутил болты, переставил колесо. Дело спорилось в его ловких руках.

— Вот, принимайте работу, — смахнул с лица пот.

— Как быстро — спасибо.