Жатва скорби

Прежде всего уполномоченные партии на местах в меру своего разумения постарались затруднить крестьянину выход из колхоза, ибо эта процедура была совсем не такой простой, какой она казалась, исходя из формулировок указа. Крестьянские наделы уже были объединены в единое колхозное хозяйство, и «отступник» не мог просто потребовать землю назад, вместо этого ему выделяли якобы равный по площади надел на окраине, где земля была гораздо хуже. Например, в одной северокавказской станице 52 крестьянским семьям (в основном бедняцким) было выделено всего 110 га вместо имевшихся у них ранее 250, причем на самой плохой земле – и они от нее отказались. В другой станице 7 бедняцких и середняцких, семей, заявивших о выходе из колхоза, получили такую землю, что на ней в один день сломалось четыре плуга, и им, в конце концов, пришлось вернуться в колхоз[4].

Кроме того, выделение земли и семян крестьянам, пожелавшим выйти из колхозов, затягивали[5], а сам земельный надел мог, согласно разъяснению наркомата земледелия, находиться на плохой земле (с крестьянской точки зрения) и отстоять от деревни на 10–15 км.[6] В другом отчете наркомата земледелия отмечалось, что колхоз, состоявший всего из нескольких семей, «очень часто» получал все лучшие земли, а единоличникам – беднякам и середнякам – оставалась «лишь невозделанная земля, топи, заросшие кустарником пустоши и т.п.»[

7], будто эти люди были еще не выселенными кулаками. Единоличникам также зачастую не позволяли пользоваться пастбищами и водой, лишали садов и лугов[8].

У Шолохова в «Поднятой целине» председатель колхоза двадцатипятитысячник Давыдов отказывается отдать бывшим земледельцам, выходящим из колхоза, их скот, ссылаясь при этом на инструкции райкома. А поскольку все прилегающие к деревне земли теперь принадлежат колхозу, единоличникам, как и везде, предлагают лишь неплодородные участки:

«– Яков Лукич, отводи им завтра с утра землю за Рачьим прудом.

– Эту целину? – орали выходцы.

– Залежь, какая ж это целина? Ее пахали, но давешь, лет пятнадцать назад, – объяснял Яков Лукич.

И сразу поднимался кипучий, бурный крик:

– Не желаем крепь!»

Дело заканчивается бунтом и избиением активистов, затем «зачинщиков» арестовывают и выселяют…

Ко всему прочему новый передел земли вызвал такую путаницу, что, по выражению одной сельскохозяйственной газеты, «ни единоличники, ни колхозники не знали, где сеять».[9]

При выходе из колхоза крестьянам обычно не возвращали их инвентарь, а зачастую (как у Шолохова) и скот.[10] В одной деревне активист разрешил, наконец, «отчаявшимся» крестьянам забрать назад свой скот, но при этом запретил им выходить из колхоза. Поднялся «бабий бунт», активиста выгнали из села, и когда порядок был восстановлен, крестьянам стало немного полегче.[11] В этот период, действительно, с новой силой возобновились «бабьи бунты», с помощью которых крестьянам нередко удавалось добиться возвращения сельскохозяйственного инвентаря и скота, когда местные власти пытались этого не допустить.

Но, несмотря на выделение единоличникам неплодородной земли, невозвращение им коров и сельскохозяйственного инвентаря, поток выходящих из колхозов был столь мощным, что партийные работники, стремясь как-то его ограничить, принимали особые меры. На большинство крестьянства это, правда, не подействовало, но те, у кого имелись особые причины бояться осложнений, поддавались. Зачастую в колхозе оставались как раз более зажиточные в прошлом семьи, которых непременно бы раскулачили, стань они снова единоличниками.[12]

Условия выхода из колхоза были нелегкими, но лишь изредка крестьян теперь удерживали в колхозе грубой силой. Местные активисты не чувствовали поддержки Москвы, крестьяне же непрестанно цитировали статью Сталина и с твердостью выдерживали давление властей; и когда крестьянам препятствовали выходить из колхоза, часто начинались беспорядки. Так, например, в селе Комаровка «были избиты колхозники, охранявшие амбар с сельскохозяйственным инвентарем, а инвентарь растащили по домам. В деревне Черняевка сельских активистов заперли в школьном помещении и продержали там до тех пор, пока крестьяне не разобрали колхозный инвентарь».[13]