Жажда жить

— Знаю. Мне приходилось встречать женщин в таком же положении. Как правило, эти свидания были вызваны теми или другими последствиями.

— Последствиями… Наказание, — задумчиво сказала Грейс. — Что ж, меня наказывают.

— Тут мне нечего сказать, — промолвил доктор. — Наказание становится наказанием, когда его таковым воспринимают, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Боюсь, нет, не понимаю. Я потеряла мужа, у меня умирает ребенок, а типы вроде Келли позволяют себе оскорблять меня в моем собственном доме.

— И что же хуже?

— Все одинаково плохо. Отныне мне придется жить со всем этим, и не думаю, что от этого я стану лучше.

— Это уже тяжелое наказание, — сказал доктор.

— Пожалуй, если бы не одно «но». Может, меня вовсе не наказывают. Может, я не сделала ничего такого, что заслуживало бы наказания. И впрямь, за что наказывать? Расплата — да, может быть, но не наказание. Закон равновесия: сколько удовольствия, столько и боли. Меня пытаются заставить думать как католичку, а я даже в Бога не верю. Честно говоря, не могу понять, как вы верите.

— Верю, — поднялся доктор, — верю и не вижу, куда может завести такой разговор.

— Увидели бы, будь вы моложе. — Грейс встала вслед за ним.

— В таком случае я рад, что не молод.

— Вам не следовало заставлять меня говорить, что я стыжусь себя.

— Грейс, я не вынуждал вас ни к чему подобному, а значит, не все еще для вас потеряно.

— Минуту, доктор, — остановила его Грейс. — Мне не хотелось бы пока идти наверх. — Они постояли, держась за стойку перил. Прошло буквально секунд десять, и Грейс сказала:

— Я готова.

— Вам плохо?

— Нет-нет, все в порядке, я просто хотела заставить себя забыть про собственную персону и подумать о Билли.

Доктор глубоко вздохнул, расправил плечи и сказал чуть виновато:

— Что-то трудно стало подниматься по лестнице. — И еще: — Не стоит корить себя, что слишком много думаете о себе. Все мы такие. Все постоянно о себе думаем… Ладно, пойдемте.

Мальчик угасал на глазах, попытки сопротивления неизбежному были обречены, и все это знали. Любой сказал бы, что Сидни, его организм вел борьбу, опираясь на осознанную, пусть и не находящую слов для своего выражения волю к жизни. Иное дело Билли. Он был погружен в атмосферу растерянности и страха, сознание малыша то затуманивалось, то возвращалось, но с каждым пробуждением он становился все слабее и слабее, и под конец присутствующие, наверное, могли бы сказать, когда наступит конец, сколько еще раз он очнется, перед тем как уйдет навсегда. И вот он умер, маленький мальчик с бледной кожей на хрупких костях, выгоревшими на солнце волосами, которые все еще продолжали расти, последним проблеском в глазах, хранящих вечную тайну ребенка, положив полусогнутую руку, скованную последней смертной судорогой, на ночную рубашку.

Грейс видела, видела, что он умирает, то есть она присутствовала при его смерти. Хотя ни она, ни кто-либо другой, кто был рядом, не могли бы сказать в точности, когда именно его не стало. Тут был доктор О’Брайан, но не тот мужчина, во плоти, из Форт-Пенна, что ехал сюда из больницы. Конни Шофшталь. Сиделка Диллон, которая присутствовала при последних минутах Сидни. Вот и все.

— Он умер как святой, — проговорила Грейс. — Так сказала бы Джулия, так оно и есть. Где его свет, его игры, его любовь к папочке? О Господи, о Господи ты мой Боже. — Грейс отошла к стене, заломила руки, обхватила ими голову и разрыдалась. Так она стояла минут пять, и доктор, няня, подруга не подходили к ней, инстинктивно ощущая, что сейчас ее надо оставить одну, повернутую к стене, обклеенной обоями, на которых изображена Матушка Гусыня. Наконец Грейс подняла голову, и Конни протянула ей свежий носовой платок.

— Доктор, — подала голос сиделка Диллон.

Он вопросительно взглянул на нее. Она достала свой платок, и доктор кивнул.

— Пусть тот останется у вас, Грейс, — сказал он. — Нельзя, чтобы кто-нибудь пользовался им после вас. — О’Брайан повернулся к Кони: — Это не просто хороший тон. Мера предосторожности. За носовыми платками в этом доме следует присматривать с особым тщанием. Лучше всего пользоваться туалетной бумагой, а потом сжигать ее или спускать в унитаз. Сжигать надежнее.

Это краткое резюме вернуло всех в настоящее и все остающееся впереди будущее, маленький же мальчик остался лежать на кровати. По их времени, времени живых, он умер десять минут назад.

Для таких маленьких, как Билли, делали только белые гробы. Его похоронили рядом с отцом на следующий день после смерти, чуть ли не тайно. Грейс отправилась в Форт-Пенн в лимузине в сопровождении Конни. Заехав по дороге за Броком, они проследовали в похоронное бюро Вайнбреннера. Белый гроб поставили на катафалк, и две машины тронулись на кладбище, где отец Штигмиллер, в цивильном облачении, положив шляпу на землю, прочитал заупокойную молитву. Затем все вернулись в город, Брок остался дома, а Грейс с Конни поехали на ферму. Отсутствовала Грейс меньше двух часов. Дети ждали ее в гостиной.