Железная вдова

– Думаю, нет ничего окончательно застывшего. В ян всегда присутствует немного инь, и наоборот. Это отражено в самом символе. Я тут подумал и вспомнил, что иногда рождаются даже люди вроде этой бабочки, их пол невозможно определить.

Я распахиваю глаза еще шире.

– И в каком кресле будет сидеть такой человек, если станет пилотом?

В каждой хризалиде кресла расположены одинаково. Девушки садятся в нижнее, инь, а юноши позади них в сиденье, расположенное повыше, – ян – и обхватывают напарниц руками.

Ичжи барабанит пальцами по циновке. Его тонкие брови задумчиво сдвинуты.

– Наверное, в кресле того пола, который им ближе?

– И что тогда? В какой-то момент кресло перестанет работать? – упорствую я. – Нам же говорят, что система управления строится на различиях между полами. Разве пилотирование идет не из психики? Тогда почему всегда жертвуют только девушками?

– Я… я не знаю.

Я склоняюсь над планшетом, ища обоснованный ответ, но наталкиваюсь на красный предупредительный баннер:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: В ДОСТУПЕ ОТКАЗАНО

ДЛЯ СЛУЖЕБНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ

– Ты не найдешь в открытых источниках ничего, связанного с конструкцией хризалид. Нельзя допустить, чтобы люди строили их самовольно.

Ичжи забирает у меня планшет.

Я отдаю его без сопротивления и устремляю взгляд на бабочку с крыльями инь и ян.

Женщина. Этот ярлык не дает мне ничего, кроме подчиненного положения, когда мне диктуют, что можно, а что нельзя. Никуда не выходи без разрешения. Не носи открытую одежду. Не разговаривай слишком громко или нелюбезно, вообще помалкивай, когда говорят мужчины. Всю жизнь думай только о том, насколько ты приятна глазу. Никакого будущего, знай рожай мужу сыновей или умри в хризалиде, отдав всю свою энергию кому-то другому, к вящей его славе.

Все мое существо словно бы сковано слишком тесным коконом. Будь моя воля, я бы жила подобно этой бабочке – так, чтобы посторонним было нелегко навесить на меня немудреный ярлык.

– Ичжи, а ты веришь, что девушки от природы предрасположены к самопожертвованию? – бормочу я.

– Ну, это вряд ли. Ты вот девушка, но тебя ни за что не заставишь пойти на жертвы.

– Эй! – Сквозь мрачную задумчивость прорывается смех.

– А что? В чем я не прав? – Он упирается ладонями в бедра.

– Ладно, ладно! Ты прав. – Мое лицо растягивается в широченной улыбке.

Но потом кончики моего рта опускаются.

Я не хочу жить и страдать ради кого-то другого. Я погибну, мстя за сестру.

Ичжи улыбается, ничего не заметив.

– Впрочем, честно говоря, нет ничего плохого в том, чтобы ценить свою жизнь. Бороться за то, чего ты хочешь. По-моему, это достойно восхищения.

– Ого, – вяло фыркаю я. – Тебя настолько околдовали мои новые брови?

Ичжи смеется.

– Мне не хватит храбрости солгать тебе, а потому вынужден признать – ты действительно похорошела. В общепринятом смысле. – Его улыбка смягчается. Глаза вспыхивают в лоскутных тенях, как ночные пруды, в которых отражаются звезды. – Но ты все та же Цзэтянь, которую я знаю. По-моему, ты самая сногсшибательная девушка в мире, как бы ты ни выглядела.

По моему сжавшемуся сердцу пробегает трещина.

Я не могу. Я не могу уйти, не сказав правду.

– Ичжи, – произношу я голосом темным, как дым.

– Прости, кажется, я… О нет. Это было слишком? – Он испускает смущенный смешок. – Насколько неуютно ты себя почувствовала по шкале от одного до…

– Ичжи. – Я хватаю его за руки, словно это поможет подготовить его к тому, что сейчас произойдет.

Он умолкает, озадаченно глядя на наши сомкнутые руки.

И я решаюсь:

– Я завербовалась в наложницы к пилоту.

Он роняет челюсть.

– К какому пилоту?

Я открываю рот, но не могу выплюнуть имя этого ублюдка.

– К тому самому.

Он заглядывает мне в глаза.

– Ян Гуану?

Я киваю. На моем лице не осталось и капельки тепла.

– Цзэтянь, он убил твою сестру!

– Именно поэтому. – Я отпускаю руки Ичжи и вытягиваю из волос длинную деревянную шпильку. – Я стану его наложницей, прекрасной и пылкой. А потом, – я разнимаю шпильку, демонстрируя острый наконечник, спрятанный внутри, – перережу ему горло, пока он спит.

Глава 2. Вода, выплеснутая за дверь

Я ковыляю одна по горным тропкам, опираясь на бамбуковую трость. На меня наползает сетчатый лесной сумрак, прорезаемый лезвиями багрового заката. Если я не вернусь до того, как солнце скатится за горы на западе, мои родичи решат, что я в последний раз попыталась сбежать. Вся деревня, вооружившись фонариками, кинется прочесывать горы в сопровождении бешено лающих собак. Они не позволят своим дочерям думать, что у тех есть шанс на побег.

Мокрые листья превращаются в кашу под моими крохотными потрепанными туфлями, которые Ичжи много раз предлагал поменять на новые. Но я не могу принимать от него подарки – боюсь, что мои родичи о нем узнают. Я вспоминаю выражение ужаса на его лице после моего признания о взятой на себя миссии и надломленный голос, зовущий меня, когда я исчезла в лесу, чтобы избежать продолжения этого разговора. В горле образуется комок. Не надо было ему рассказывать. Он обязательно попытался бы меня остановить.

И теперь этот страшный момент – наше последнее общее воспоминание.