Железный поход. Том пятый. Дарго

– Пойми, Патимат, – возразил вождь, – Шуайнат поет песни, которые поют о нас наши враги. Если бы я дал возможность распространяться слезливым плачам, то они дошли бы до врага, и о нас по-другому бы стали думать. Тогда мне было бы стыдно смотреть в глаза матерей, чьи сыновья погибли в походах со мною. Но враги пусть поют о нас песни. Я с удовольствием их послушаю. И других позову послушать.

Но не потому переживала Патимат, что имам внимает песне молодой красавицы жены, а потому, что с прежними женами он уже не делился, как прежде. Вскоре произошло следующее событие.

Однажды имаму сообщили, что Белый царь готов вернуть его сына Джамалутдина, который в это время учился в Кадетском корпусе в Санкт-Петербурге, обменяв его на Шуайнат. Трудная задача. Имам отказался. То, что была такая возможность, Шамиль скрыл от всех, но слух об этом все же дошел до Патимат.

Как-то она пришла к своей молодой сопернице.

– Шуайнат, даешь ли ты слово, что о нашем разговоре будет знать только один Аллах?

– Даю.

– Ты лучше меня знаешь, что в последнее время Шамилю не спится, что он сильно озабочен и мучится.

– Вижу, Патимат, вижу.

– А ты не знаешь ли, отчего?

– Нет.

– Я знаю. Если хочешь, ты можешь найти для него лекарство.

– Скажи, Патимат, скажи, моя дорогая.

– Ты, конечно, слышала о Джамалутдине, сыне моем и Шамиля?

– Конечно…

– Его возвращение к нам зависит от тебя. Ты же вспоминаешь свою мать. Я тоже мать. Десять лет не видела я своего сына. Помоги! Не ради меня, а ради имама!

– Все сделаю ради него… Но как?

– Если ты вернешься к своим родным, царь урусов возвратит нам нашего Джамалутдина. Умоляю, верни мне моего ненаглядного сынка. Аллах тебя наградит вечным раем. Заклинаю тебя… прошу.

В голубых, как небо, глазах Шуайнат заблестели слезы.

– Все сделаю, Патимат, все сделаю, – прошептала она и ушла.

В своей комнате она упала на ковер. Сперва долго рыдала, потом запела печальную песню. Пришел Шамиль.

– Что с тобой, дорогая?

– Имам, отпусти меня к родителям.

– Как?!

– Я должна вернуться.

– Но почему? О чем ты говоришь? Опомнись, женщина! Сама же отказывалась… теперь я не могу тебя отпустить.

– Шамиль, отправь меня домой. Другого выхода нет.

– Да ты, как видно, больна?

– Я хочу, чтобы ты увидел своего Джамалутдина.

– Ах, вот в чем дело. Нет, никуда ты не пойдешь, Шуайнат. Пусть я останусь без сына навсегда, если его можно получить только взамен жены. Если он мой сын, пусть сам найдет дорогу к матери, к родной стране. Я к сыну пойду не по тобой проложенной дороге. Я к нему найду путь, достойный меня и его. Лучше приведи моего коня.

Шуайнат вывела из ворот скакуна имама. Сняла с ковра и вручила ему плеть.

…Во всех походах, во всех странствиях – в Дагестане, Чечне, в Петербурге, в Царском Селе¹³, в Калуге, на арабской земле – до самой смерти имама неразлучно с ним была его любимая жена Шуайнат».¹⁴

Между тем железный узел противоречий в трагичной судьбе великого горца все туже затягивался с каждым годом Кавказской войны.

Вот что гласит эта горская легенда:

«Восьмилетний заложник – сын Шамиля – вернулся в родной Дагестан уже двадцатичетырехлетним молодым человеком. Много сил, терпения, воли и хитрости понадобилось имаму, чтобы вернуть его. Многих русских военнопленных предлагал Шамиль Белому царю, но царь не соглашался на обмен. Юный горец был нужен императору в Петербурге. Грозясь лишить его жизни, царь убеждал Шамиля прекратить бессмысленную борьбу. Имам не поддавался угрозам. От имени сына, а может, и сам сын, кто знает… писали ему, что царь могуществен и нет никакой надежды победить его. Кавказ же истекает кровью, и дальнейшее сопротивление ничего, кроме вреда, горя и новых жертв, не принесет.

Упрямый и гордый имам ничему не верил.

К этим временам случилось так, что его храбрый наиб Хаджи-Мурат с несколькими мюридами вышел на сторону врага. Но в горах он оставил свою семью: мать, жену, сестру и сына. Понятное дело, все они, как тетеревиный выводок попадает в когти ястреба, оказались в руках Шамиля. «Если не вернешься, – писал Шамиль Хаджи-Мурату, – то сыну твоему Булычу отсеку голову, а мать, сестру и жену отдам воинам на позор».

Хаджи-Мурат со своей стороны искал путей выручить любимую семью и тем самым развязать себе руки в борьбе с жестоким имамом. Он говорил в те дни: «Я связан веревкой, а конец веревки у Шамиля. Покуда моя семья у него, я ничего не могу делать».¹⁵

Ни о каком выкупе не могло быть и речи. Когда Шамиль узнал, что бывший его наиб надеется выкупить семью, он сказал: «Вдобавок ко всему Хаджи-Мурат, видно, сошел с ума».

Но если Шамиль держал в руках конец веревки, ведущей к Хаджи-Мурату, то у Хаджи-Мурата была ниточка, ведущая прямо к сердцу Шамиля. Этой ниточкой был Джамалутдин. Хаджи-Мурат неоднократно просил графа Воронцова: «Пусть Белый царь отпустит Джамалутдина к отцу. Тогда Шамиль, может быть, отпустит моих родных. Пока моя семья в руках имама, выйти мне с ним на войну все равно что своими руками зарезать и мать, и сына, и жену, и вообще всю родню».