Железный ветер

Кривая игла, зажатая в иглодержателе, сновала, как ткацкий челнок, стягивая края раны. Тяжелый случай пневмоторакса с шоком – редкое исключение из правила «первично – не шить!». Впрочем, легкие случаи к нему просто не попадали. Либо особо сложные, либо те, кто уже шагнул на ту сторону и числился среди живых по ошибке.

Ошибка смерти… Образ был сюрреалистичен и даже в чем-то безумен, но на взгляд хирурга, точно отражал суть – даже Смерть не успевала забрать всех, кого щедро отправляло ей титаническое сражение.

– Следующий, – коротко бросил медик, на мгновение закрывая глаза. Вспомнилось, как однажды Иван Терентьев мимоходом упомянул, что до сих пор не смог привыкнуть к местному искусственному освещению. Дескать, спектр странно сдвинут к синему, режет глаз. Сейчас Поволоцкий готов был поклясться, что понял сказанное. Мигающий свет ламп-переносок колол зрачки как иголками, и все казалось синюшным. Хотя, конечно, на самом деле причиной была обычная усталость.

Если здесь можно хоть что-то назвать «обычным».

Издерганные санитары положили на быстро промытый стол нового страдальца. Поволоцкий давно перестал считать тех, над кем сегодня заносил скальпель, но точно мог сказать, что будет еще больше.

– О, неплохо, что-то новое… – сказал сам себе хирург, быстро оценивая поле работы. – Кассетные бомбы, но поражают не шарики. Посмотрим…

У людей, которые регулярно и долго имеют дело с человеческим страданием, достаточно быстро формируется специфический профессиональный цинизм. Передозировка сострадания делает из хирурга неспособного оперировать неврастеника. А недостаток милосердия порождает мясника, который с недопустимой легкостью идет на калечащие операции и грубой работой усугубляет раны. Решение дилеммы отдавало безумием, но другого не было – сейчас хирург в буквальном смысле мыслил как два разных человека. Один искренне жалел беднягу, распятого на операционном столе, как мученик-страстотерпец индустриальной войны. Другой с отстраненностью профессионала отмечал специфическую комбинацию ранений – глубоко ушедшие в тело поражающие элементы, похожие на очень толстые граненые иглы и вдобавок к ним сильные ожоги. Не термитные и не фосфорные, больше похоже на фторид хлора.

«Какой прекрасный материал для статьи».

– Зажим, – коротко приказал он медсестре, протягивая руку не глядя. – Готовьте искусственную кожу.

– Больше нет. Все использовали.

– Тогда теплый гипертонический раствор, будем делать повязку по Преображенскому.

– Уже делают.

– Прекрасно. Продолжаем.

Думать нехорошее про Джона Кларка в очередной раз было уже некогда. Хотя, если вдуматься, именно ему были обязаны если не жизнью, то относительным здоровьем все, кто оказался в большой медицинской палатке, больше похожей на резинобрезентовый дворец.

Зазвонил телефон. Поволоцкий кивнул, и сестра приложила ему к уху трубку.

– Красное, – произнес искаженный противогазом голос дежурного у дозиметра.

– А на втором диапазоне?

– Красное.

– На третьем?

– Красное!

– На четвертом?

– Же… Зеленое. На границе…

– Понял. Каждые десять минут записывать показания. Через двадцать… пятнадцать минут вас сменят. Я проконтролирую очистку и выйду сам.

Поволоцкий щелкнул длинным пинцетом, очередная граненая игла с тихим стуком упала в подставленную кювету.

– Сколько у нас крови? – спросил он.

– Осталось пятьдесят доз, – ответил ассистент, ничуть не удивившись смене темы. – И двадцать литров физраствора. Воды пока хватает.

– Я заканчиваю операцию и выхожу. Дежурных сменять каждые пятнадцать минут, возвращающихся и подаваемых раненых проверять рентгенометром очень тщательно. Секреты пока не выставляем, при таком уровне радиации толку нет. Если со мной что-то случится… когда будет «зеленое» на третьем диапазоне, выставляйте.

Александр повел инструментами поверх крючьев ранорасширителей, раскрывших грудную клетку раненого, как стальные когти неведомого чудища, укрывшегося под столом. Два последних осколка укрылись глубоко и опасно, почти рядом с аортой. Сердце билось, как маленький красно-сизый зверек, но пока билось.

– Бывает в жизни все, бывает даже смерть… – пробормотал себе под нос хирург цитату из любимого «Сирано де Бержерака» и точным решительным движением подцепил первую «иглу», вытягивая ее легко, аккуратно, словно извлекая осиное жало.

– Но надо жить и надо сметь…

Глава 8

– Отсель грозить мы будем… кому угодно, – произнес Таланов, скорее сам для себя. – Георгий Витальевич, напомните, пожалуйста, какая у ваших истребителей предельная дальность?

Подполковник Лежебоков поджал губы и повел плечами в неосознанном жесте отрицания, но после короткой паузы он все же ответил:

– До четырех километров. Хотя при такой видимости – хорошо, если будем попадать на два – два с половиной.

Таланов прекрасно понимал причину недовольства Лежебокова – подполковнику, тем более из бронечастей, как-то невместно подчиняться майору, да еще из «механиков», которые, конечно, повыше обычной инфантерии, но все же ни разу не «танкисты». Но сейчас Виктору было в высшей степени все равно, выполнял бы приказы, а остальное можно будет решить потом.