Железный ветер

Естественно, что такая удивительная жизнь, полная приключений, да еще с любовной историей Ивана и Ютты, привлекла внимание писателей и кинографистов. Это немало веселило самого «гения разведки», до самой его смерти в восемьдесят восьмом году. Даже самые совершенные, новейшие методы лечения, предоставленные Империей и Конфедерацией, оказались бессильны – организм, изнуренный ранениями, а также многолетней работой на износ, просто исчерпал запас прочности и отказался служить дальше. Иван угас в течение трех месяцев, но до самого конца с пролетарской прямотой посылал подальше тех, кто пытался ему соболезновать. Как говорил сам Терентьев – пережить революцию, гражданскую смуту, две мировые войны, повидать социализм и империализм, уйти в отставку товарищем[76] канцлера, обрести семью, увидеть внуков и умереть в твердой памяти и здравом рассудке – о чем жалеть? И в этом с ним трудно было спорить.

Покидая вагон, Поволоцкий бросил прощальный взгляд на плакатик. Терентьева играл очень хороший, известный актер, даже внешне похожий на прообраз. И все же… никакое актерское мастерство не позволяло в полной мере повторить впечатление, которое Иван производил в личном общении. Не могло воспроизвести его взгляд, спокойную, сдержанную мудрость человека, дважды заглядывавшего в преисподнюю войны на истребление.

Обожженный противотанкист так и остался на перроне, он стоял, положив на перила ограждения руки в тонких черных перчатках, сквозь которые проступали узлы искусственных суставов. Просто стоял и смотрел вдаль, на неяркое послеполуденное солнце, почти не щурясь. Его глаза странно блестели, словно от сдерживаемых слез, но Александр не всматривался. Медику хватало своих мыслей и переживаний.

Тропа была вполне видна. Здесь явно ходили, не слишком часто, чтобы протоптать настоящую тропинку, но достаточно, чтобы буйная трава раздалась в стороны, указывая путь. Поволоцкий склонился и провел рукой по зеленым стрелкам, тянущимся вверх, к солнцу. Среди трав виднелись какие-то дикие цветы желтые и сиреневые – Александр не знал, как они называются. Растения легко щекотали ладонь – словно муравьи перебирали крошечными лапками по коже. Легкий ветерок колебал усатые метелки ковыля.

Три десятилетия сгладили, стерли все следы того, что когда-то здесь шло страшное сражение, в котором погибли тысячи людей. Даже чаши стеклоподобной корки, оставшиеся на месте атомных взрывов, растрескались, скрылись под напором кустарника и молодых деревьев. И все равно – поисковые команды до сих пор находят в здешних местах кости убитых воинов, ушедшие в землю. А на фасах «Огненной дуги» поисковики работают круглогодично, и все равно не видать конца их тяжелому труду.

А где сейчас нет работы для них к западу от Вислы?..

Война продолжалась еще пять лет – страшные, немыслимо ожесточенные бои, в которых одной из сторон было некуда отступать и нечего терять. Дифазер одну за другой перебрасывал армии, подгоняемые страхом и арктическим холодом, стремительно убивавшим мир Евгеники. Но их противники твердо вознамерились оплатить все счета, с очень щедрыми процентами. На каждого солдата Евгеники Мир Воды выставлял пять своих, на каждый самолет, танк, артиллерийский ствол – десять. Не было низости, на которую не пошли бы «семерки» и примкнувшие к ним прихвостни, и им отвечали хладнокровной немилосердной жестокостью. Это называлось возмездием.

Но слишком часто «возмездие» становилось трудноотличимым от самого преступления…

Западная Европа и Британия вымерли, перепаханные вдоль и поперек огненными валами артиллерийского огня, вытравленные химическим оружием, выжженные атомными бомбардировками. Победа досталась тяжело и трудно, но после того, как пал последний вражеский солдат, мир так и не пришел…

Александр сам не заметил, как перешел на очень быстрый шаг, и сердце не преминуло указать, что так поступать не следует. Одышка перехватила дыхание, чуть придавила грудь невидимым прессом. Пришлось сбавить ход. Тяжелый, пряный запах какой-то пахучей травы навязчиво преследовал его, лез прямо в носоглотку. Медик расчихался, полез в карман за носовым платком. Он купил сразу кипу таких на варшавском вокзале – новомодных, без каймы, но с вышитым рисунком, отчасти похожим на символику Правящего Дома.

Дома Рюриковичей…

Константин Второй умер через две недели после переломного дня, того самого, в который наконец стало ясно и очевидно, что фронт устоял, а решающее наступление Евгеники захлебнулось. Не помогли не медикаменты, ни экстренная трансплантация. Лидеры Евгеники возрадовались, надеясь на хаос и неизбежную заминку, связанные со спорным вопросом престолонаследия – у Константина не было прямых наследников. Но в Империи слишком хорошо понимали, насколько гибельно может быть промедление, и на престол взошла двоюродная сестра покойного, Надежда Первая. Та самая, которую Поволоцкий так старательно гнал с фронта. Надо сказать, императрица не забыла настырного медика и в том, что Александр ушел в отставку в солидном чине генерал-майора медицинской службы, была доля ее пристального внимания.