Железо, ржавое железо

Он посмотрел на жену, на холодный камин, затхлую гостиную, которой пользовались только на Рождество да на похороны, на запущенный сад за окном. Она еще девчонка, жена-подросток. Любит ли он ее? Что вообще означает любовь? Он понимал, что Людмила затащила его в постель, потому что ей нужен был мужчина в доме и в деле. Любит ли она его? Американский ресторан давно продан… Впрочем, зачем в этом копаться? Они муж и жена – едина плоть, хотя и две души (умирать все равно в одиночку, теперь-то он это знал), в будущем, возможно, мать и отец общих детей. Правда, механизм деторождения, подобно пресловутому паровозу Кроше-Бейли из валлийской частушки, никак не хотел запускаться.

– У тебя ж в Петербурге никого нет, детка.

– Есть тетя Аня и дядя Борис, он сейчас в тюрьме. Приходили же письма, помнишь?

– Господи, ну и семейка! Про тюрьму ты мне не рассказывала.

– Говорят, он призывал убить царя, над ним смеялись, но все-таки посадили.

– Погоди. – Он глубоко вздохнул. – Не все сразу. Что у нас, времени не будет? Куда он денется, твой Петербург?

Она покачала своей очаровательной головкой, волосы в утреннем хмуром свете сияли, как самородок, извлеченный из тайника. Другое покинувшее чердак сокровище – энциклопедия Келли – стояла теперь в книжном шкафу, все двенадцать томов. Сидела бы учила по ней английский. Есть еще Библия, над которой он когда-то непотребствовал, но она едва ли подойдет для занятий – язык устарел. А Людмила опять головой качает – я, мол, знаю, что делаю.

Он поехал поездом в Ньюпорт и записался в Гвентский королевский полк. Попасть на войну оказалось трудней, чем он думал; вроде как он делает одолжение королю и отечеству, а на поверку все выглядело наоборот. Профессия? Да нету, в сущности, профессии, так, ничего определенного, зарабатываю чем придется. Могла, правда, выдать наколка на левой руке – якорь и корона, моряцкий прищур да въевшийся в кожу морской загар, но на это никто не обратил внимания. Родственники? Жена, Людмила Джонс, урожденная Лихутина, да, русская. Это их не слишком обрадовало, хотя русские в это время доблестно громили немцев в Галиции. Его не вызывали на сбор в Чепстоу до конца августа, но настал день, когда номер 73 386 категории A1 – первосортное пушечное мясо без определенных занятий – пополнил ряды пехотинцев вместе с другими Джонсами, Уильямсами, Морганами и одиноко затесавшимся Причардом. Во избежание путаницы пришлось пристегнуть к фамилии последние цифры номера – Джонс 86-й. В его призыве оказался парень по фамилии Кадвалладер, и, вместо того чтобы радоваться разнообразию, ротный старшина, англичанин из Кэдбери, спросил: это что еще за прозвище?

Из-за выговора старшины Кадвалладер не понял вопроса, и Джонс 86-й, вспомнив манхэттенские уроки, ответил за него:

– Так звали короля Гвинедда.

– Где такое, в Месопотамии? Чего суешься без спросу? И запомни, старшему надо говорить «сэр».

А помощник старшины заржал:

– Как же, как же, помню. Кадвалладер и его валлийские козлы.

В королевском Гвентском полку собрались люди из разных мест, но с валлийским акцентом никто из них не говорил. Казарма напомнила Джонсу 86-му «Титаник», поделенный на классы с табличками «Вход воспрещен» на каждом шагу, только вот женщин тут можно было увидеть разве что в горячечных снах одиноких мужчин. За капитана здесь был полковник, для большинства фигура мифическая (пока не проштрафишься как следует), а офицеры в звании капитана мало что значили. Рядовой Джонс условно поместил себя в четвертый класс. Кормили их такой дрянью, что даже ирландцы, которых он когда-то потчевал переваренной капустой, отказались бы это есть. Он, впрочем, помалкивал, что готовит лучше местного повара, пьяницы-капрала, заправлявшего кашу соплями и пеплом от своих бычков.

Плечом к плечу с другими Дэвид мерил шагами плац и тянул подбородок к разбитому носу – в первый же день ему щедро разукрасили лицо. На рассвете раздавалась команда:

– Подъем! – после чего их гнали строем на плац. – Лечь! Встать! Лечь! Встать! Руки по швам! Подтяни носки, скотина! Три наряда вне очереди!

Когда наконец, измочаленные и грязные (кран один, вода ледяная), они возвращались к себе и под бодрый, как говаривал бывший хормейстер Эванс 73-й, победный сигнал отбоя, забирались под одеяла, смуглый Морган 2-й с матраца в углу заводил знакомую волынку про померкшую славу британских кельтов:

– Они были христианами уже через двести лет после смерти Иисуса, да святится имя Его, и хранили дух веры, когда другие племена Британии, по праву принадлежащей кельтам, молились Одину, Тору и прочим деревяшкам.

Джонс 86-й слушал его и грустил об уютной кухне и кастрюлях с мясом.

– Так чего ж мы воюем на стороне этих чертовых англичан? Чем хуже поганая немчура, уж не тем ли, что они орут «Боже, покарай Англию»? – раздался в темноте чей-то глумливый голос.