И вдруг в коридоре шум: одна за другою хлопают двери, гремят засовы и доходят до камеры 113.
С шумом открывается…
— Товарищ Краснолобов!?. — и Чудновский, маленький, юркий, схватил его за руку и тащит к дверям… — На волю… Меня за вами послал Шамов…
А в тюремной конторе, в графе, где стояло: «
Новый начальник тюрьмы с любопытством во все глаза на него.
Проводил взглядом до самых дверей…
— И никто не знал!!. — только и вырвалось у него: — замечательно?..
К Иркутскому вокзалу подлетел со стороны Маньчжурии экспресс.
Волны пассажиров на перрон.
Кучка японцев с саквояжами из спального вагона. Вышли — и прямо уперлись в огромное объявление:
И подпись:
Один из японцев ткнул тростью в объявление:
— Опять у них революция…
Все переглянулись.
И тот же добавил по-японски:
— Опоздали…
— Боршуика!.. — другой скрипнул золотыми зубами. Все присели.
Глава 28-ая
ВЕЛИКОЕ ИСПЫТАНИЕ
«… Маркс умел оценить и то, что бывают моменты в истории, когда отчаянная борьба масс даже за безнадежное дело необходима во имя дальнейшего воспитания этих масс и подготовки их к следующей борьбе».
1. Едет…
На столе список:
И телеграмма.
Заспанное и с похмелья — в мешках и багровых пятнах лицо генерала Розанова. Тычется сизым носом, едва разбирает…
— Ага!.. Наконец-то я до тебя доберусь.
А потом еще раз просмотрел список, кто едет с Гайдой, и у фамилии Солодовникова ставит собственноручно пометку: «
Сначала рука, а потом голова просунулась в дверь и шепотом:
— Товарищ Медведев!.. А, товарищ Медведев…
Черный, с проседью, в очках, старый земец повернул к дверям голову.
— Гайда едет!.. С ним — Якушев… Мерецкий и другие… Будем переворот делать?..
Очки на лоб:
— Какой переворот?.. Что едет…
Но голова уже скрылась.
А через минуту по всей земской управе, цитадели эсэров во Владивостоке, катышком катится маленький, толстенький эсэр Мансветов и за собою тянет вереницу слухов:
— …Едет… едет… переворот…
За окном туман и слякоть. Три часа дня, а уже фонари по Алеутской горят желтыми пятнами в тумане…
У окна толстый усатый хохол — фельетонист «Дальневосточного Обозрения» — «Вездесущий», — в восемнадцатом году заядлый меньшевик, а теперь… ему доктора посоветовали поменьше сидеть, и злобный, с разлитой желчью, он ходит по редакции.
В углу над едва тлеющим камином сидит волосатая фигура. Бормочет.
— …Он… замечательный стратег…
— О, щоб тo6и… Стратиг… — уж это не вы ли Богданов?
Фигура подняла патлы и, мигая глазами, залепетала:
— Да, нет… нет… Мерецкий…
«Вот тоже нашелся спец по стратегии — старая калоша…» — думает фельетонист и барабанит пальцами по подоконнику. Неожиданно к фигуре:
— Неудачный он переворотчик, вот кто…
— Мерецкий?..
— Да…
— И Гайда?..
— Авантюрист…
Ночь этого дня.
Туман еще гуще. Небольшую хибарку, возле мельницы, под сопкой совсем не видать.
Далеко по всем направлениям Первой Речки стоят невидимые часовые. В хибарке заседает Ревком.
— …Ну, ты не кипятись, самовар… — и Баев останавливает Кушкова на полуслове. А тот маленький, крепкий, курносый, острыми глазками на него.
— Что, не кипятись?.. — Едет!.. Надо всемерно его использовать… Не упустить… Ведь, Гайда…
— Что, Гайда? Интервенская продажная собака. Авантюрист… Выбросил его Колчак, ну и будет мстить теперь… А вы пользуйтесь… Велика радость… — Баев злобно отвернулся. — Не так, Кушков…
— Вот… как раз так и надо им воспользоваться, а потом…
Штерн слушает — он не хочет пока говорить.
А в два часа ночи из тумана вынырнул поезд, весь освещенный электричеством, и застопорился под виадуком Владивостокского вокзала.
На всех площадках вагонов стояли вооруженные офицеры — русские и чешские.
Это был поезд Гайды.
2. Поезд Гайды
Серое бритое лицо, грубо очерченный нос, губы, подбородок; английский пробор, чуть прищуренные глаза смотрят на собеседника, говорят — да, и не верят ему, и думают — нет…
Это — Гайда.