Желтый караван

На мятой, с отпечатком рулевого колеса ладони мигнуло платиновое колечко.

— Сядешь! Клоп! Убийством грозил!

Двери стали приоткрываться.

— Хорошо хоть не дерется, — сказал Тишкин.

Он вышел во двор и сел на ступеньку у двери. На обоих этажах у него над головой загорались окна.

Тишкин подумал, покусал ноготь. Встал. Следовало так понимать, что поскольку бывший «сарай» теща, после переезда дочери, переделала в гостиную, спать Леля улеглась в тещиной спальне.

Темное окно.

Он сел под окном на корточки. Дом постепенно затихал. Чуть слышная, угадываемая только, возня за стенами, укоризненные шепот и вздохи таяли, гасли желтые трапеции отсветов на заборе. Наконец погасло и окно в нынешней гостиной.

На часах — без десяти час.

Тишкин встал, дотянулся до рамы, подергал.

«Ну! Стерва!»

Рама вроде бы поддалась. Еще на зиму не заклеивали.

Он концом ножа отодвинул защелку, и рама, чуть слышно чмокнув, отошла. Вторая была не заперта. Он подтянулся, ухватившись за внутренний край подоконника, и до половины проник в темноту. Привыкшие к темноте глаза его сразу нащупали кровать.

Две головы на подушке. Блестят две пары глаз.

Леля завизжала.

— Отдай, и я уйду, — сказал Тишкин в комнату, где звуки все словно рассеивались и гасли, натыкаясь на мягкое, — по-другому все равно не будет! Поняла?! А завтра поговорим!

В темно-красном свете торшера засверкали две пары глаз. Леля, прижимая к груди белого медведя, отползала в угол постели.

— Где?! — Тишкин соскочил на пол и показал Леле нож.

Вспыхнула люстра.

— Все вон! — приказал Тишкин не оборачиваясь. — Я ее прирежу, если…

— Гражданин! Положите оружие туда, где вы его взяли!

Теперь Тишкин обернулся.

Как в страшном сне к нему подходили два милиционера. Из-за их плечей и локтей выглядывали раздутая физиономия тещи и ошеломленные лица соседок.

Леля подняла вверх беззащитную, худую руку. От кисти до локтя блестела царапина, медленно наполнявшаяся капельками крови.

— Ах ты, стерва!

— Может, на колени лучше встанешь?!

Тишкин прыгнул к окну. Железная рука, стиснувшая ему плечо, развернула его лицом к комнате, он махнул ножом, и шинель поползла, раскрываясь как рана. Нож с жестяным дребезгом запрыгал по полу.

— Вам в милиции больше не работать! — шепнул Тишкин милиционеру.

— Пошли-ка, друг! — ему завернули за спину руки и выкинули его из спальни.

— Ножичек-то не трогать! — грозно предупредил милиционер. — Сейчас подъедут.

На улице Тишкин стал просить, чтобы ему разрешили проститься с Лелей. Никто ему не отвечал.

В машине он сначала сидел спокойно. Вокруг неслась пустая, ярко освещенная улица.

— Стрелкову-то он до рубашки резанул, — сказал тот, что справа.

— Казенная. Были б кости.

Тишкин тоненько заскулил.

— Чего пищишь? — спросили слева. — Болит что?

— Отпустите, ребята! У меня тыща с собой!

— Счас! А как же! Чего жену-то располосовал?

— Она сама себя! Все подстроили!

— Начальники разберутся.

— Пить меньше надо, — сказали спереди.

Тишкин попытался встать, стукнулся теменем о мягкую крышу. Его тут же посадили обратно ловким приемом, и он больше не шевелился.

В отделении, в резком белом свете метались какие-то фигуры, кто-то пел. Тишкина посадили на стул, с которого он тут же свалился и пополз к лейтенанту. Тот угрюмо наблюдал, как Тишкин облизывает ему сапог.

Тишкин показал на плакат:

— Лелечка пришла!

Пьяный на лавке зашелся от хохота.

— Спасибо, Лелечка, — согласился с ним Тишкин, пополз к плинтусу и стал с ним разговаривать, грозил ему пальцем, увещевал, обещал тыщу.

— Хватит! — приказал лейтенант. — Не умеешь — не берись!

Пьяный на лавке уже не хохотал, а визжал, показывая на Тишкина.

— Вот видишь, Лелечка, — сказал Тишкин плинтусу, — они думают, что мы сумасшедшие, а мы сейчас с тобой будем спать.

— Тьфу! — обернулся лейтенант к двери. — Ну чего? Будешь звонить?

— Позвони мне, позвони! — запел Тишкин, кланяясь и крестясь.

— Да явно же косит! Дурака валяет!

— А что мы с ним? Пускай дурдомовские разбираются!

— А я еще сильнее стану! — пел Тишкин. — Лелечка! Поехали! Да на последнюю, да на пятерку! Эх, нанял тройку лошадей!

— Дал я кучеру на водку! — подхватил пьяный, притоптывая.

— Тебя еще не хватало, — устало глянул на него лейтенант. — А ты, который с ума сошел, ты еще ногами поколоти, как шизофреник.

— Спасибо, Лелечка! — сразу согласился Тишкин. — Я посплю.

Он прополз на четвереньках до угла, уткнулся в плинтус, шепча и подвывая.

— Ну ты! — удивился пьяный. — Чего не играешь?!

— Тихо, Федотов!..

— Встаньте! — сказали Тишкину. Голос был новый. Тишкин охотно встал.

Бородатый, с красными, измученными глазами, в халате.

— Что случилось с вами?

— Лелечка пришла! Люблю ее страстно! Жрица Амона! Флора!

— Это кто?

— Жена любимая! Толстенькая такая! Пляшет вон: «тяп-тяп, тяп-тяп»!

— И где же она? Видите ее, что ли?

— А вон, вон! Под стульчик полезла! Вон побежала! Как жучок!

На стол полетела коробка с кольцом, сотенные.

— У него и правда тыща! Считайте.

— Руки вытянуть! Пили много в последний год? Похмелялись?

— «Наполеончик»! По бутылочке! Похмелялся, дедушка, похмелялся!

— В день по бутылке, что ли? Это — истерия. Но надо брать.