Желтый караван

Мне понравилась сцена у мецената. Никакой мистики, болезненного резонерства, манерности я не нашел. Обнаружил зато, что подтвердились мои подозрения: на кухне у затворника я заметил кисти в стакане и заметил краску под ногтями у него.

Стали теперь понятными описанные «нижними хозяевами» вокальные эксцессы, объяснимыми — зловещие запахи.

Рассказ «старика» вел к «любви и одержимости», пусть в инфантильном варианте. «Внизу», на первом этаже проступала и «ненависть», если вспомнить поведение голубоглазой хозяйки. Почему?

История жизни «старика» не давала мне оснований помещать его даже в круг «патологических личностей».

«Слушай, психиатр! — думал я. — Ортодоксальное течение ведет в болото, где мы увязнем (или будем сидеть окрест на деревьях первобытными обезьянами), поперек течения должны же встревать одержимые… да, но в то же время любой парадокс уязвим или, наоборот, увешан восторгами резонеров, и столько вокруг него возникает сразу жуликов и сумасшедших! Конечно, мой-то «старик» пытается, судя по всему, идти путем не слишком модного реализма, что тоже в его пользу. Прочие «измы», из совсем современных, у психиатров сразу получают общее видовое название «искаженка», коей наши часто владеющие иллюзорно точной техникой пациенты, увешивают стены палат и кабинетов, создавая иногда «измы», уничижающие не только Ива Таньги, но и самого Дали, оставляя ему разве что «Христа на кресте» (не потому ли, что в «Христе» воплощена общечеловеческая идея доброты и жертвенности?). Да и жулики-«искаженщики» всегда наготове: не дай бог освободится в социуме какая ниша, раньше, скажем, заполненная «ангажированным искусством».

И еще: самое «индивидуалистическое» из искусств — классический джаз в полную силу проявляет себя только в единении с его потребителями…»

— Это ты к чему, психиатр? — спросил я себя, психиатра. «Чирк» — воробей задел за подоконник, убив чуть не родившийся вывод, и рассеянные мысли вместе с прозрачной стаей воробьев перелетели на скелет яблони…

В окно я видел сейчас бархатных ворон на колких ветках, ноздреватый и пыльно-серый, как пена над мясным бульоном, оседающий снег и, очень далеко, три-четыре кучки домов на равнине — острова деревень…

Четыреста лет назад на холмы, пруды и крыши в одной горной долине лег первый снег. Он пахнул свежо, остро, грустно, и хоть к вечеру чуть потеплело, снег так и не упал с веток и крыш, а на прудах лед обмели, дети и взрослые высыпали на лед, потому что это был первый лед, первый снег, первый зимний вечер, первые цепочки следов…

Как же он спешил, как хотел успеть, пока совсем не стемнело, оставить все это нам, тот «старик» четыреста лет назад! Сажал ворон на ветки, прорывал снег цепочками следов, слышал (и мы слышим это и сейчас) детские голоса в вечернем зеленоватом воздухе. Вот он пустил по тропам своих ближних, трижды до того им проклятых, обреченных им на пустую суету, а вдруг жизнь обрела смысл и вечную, как удаляющиеся к горизонту острова деревень, продленность. В памяти тысяч людей навсегда остается этот вечер, а в искусстве с тех пор не удалось сделать ничего выше. Только иногда — равное. Он перешагнул некую грань раз и навсегда, словно открыв закон всемирного тяготения или новую галактику. Как это получилось у фламандского «старика»? Почему «Подъезжая под Ижоры» гениально?.. Почему «золото» Рубенса часто уступает трагическому «серебру» Гойи?

Вот тут и намечался критерий. Не эта ли грань, казалось мне, отделяет и сумасшедшего от здорового?..

Ну и «натура» скрипела половицами над моей головой! Да еще какой-то «решительный» день наступил сегодня?

В этом доме, решил я, сыщику делать нечего, но психиатр-то… мог пригодиться.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

За дверью я давно уже слышал раздраженные голоса. Хозяйка несколько раз прошла мимо двери и наконец стала скрести ее, наверное, железной щеткой.

— Ну и что? — ответила она на чей-то вопрос. — А дверь когда мне мыть? Вы сидите все, книжечки, тетрадочки почитываете, а я что должна? По ночам, может, убираться?! Навели полный дом психиатров!

Теперь она скребла дверь напильником. Мне стало жалко двери, и я вышел в гостиную. Хозяин читал газету у окна. Тень усатой головы вздрагивала под заголовком: «Любовь и заботу гарантирую». Галя в глубине кресла листала серый том толщиной с кирпич.

— Вот пишут, — сказал слишком громко хозяин (газета помешала ему оценить расстояние?), — что пора за вашу психиатрию браться, а то развели жуликов, невесть что творите за вашими заборами.

— И правильно! — теперь хозяйка драила тряпкой «горку».

— Вот, например, возьмем вялотекущую шизофрению. Что это есть? А?

Я сел в кресло: