Желтый Мрак

И вот, когда после двух дней отсутствия, мы вошли в дом первого Викулова — неприятный, какой-то удушливый и спертый запах ударил нам в лицо. У порога мы чуть было не споткнулись. Перед нами, в обоих комнатах, лежало четырнадцать трупов. Лица у всех были искажены, руки прижаты к правым бокам, на которых они и лежали. Степан Александрович со слов Этмара об'яснил, что правое легкое при легочной чуме поражается первым.

Среди этой мертвецкой был один живой человек. Этим живым человеком была Нюрка. Она сидела в маске и в той самой позе, в какой мы ее оставили у окна. Я подошел к окну и заглянул на улицу. Там я думал увидеть Федорова. Но его не было. Вместо него недалеко от дома ходил другой — бородатый красноармеец. Этот не обращал никакого внимания на Нюрку. Увидев нас, она не сказала ни слова. Даже в глазах мы не прочли ни радости, ни другого какого либо чувства. Видимо, она успела свыкнуться со своим необыкновенным положением. Мы с Николаем Ивановичем долго изучали ее лицо. Красноты на нем не было. И оставлять ее среди этих разлагающихся трупов не было смысла. Мы решили перевести ее в изолятор. Степану Александровичу пришлось с'ездить за сулемой, губкой и больничным халатом. Когда все это было готово, Николай Иванович заставил Нюрку раздеться. Она без всякого смущения стала около дверей и скинула с себя все, оставив одну нижнюю рубашку. Николай Иванович потребовал снять и ее. Нюрка покорно посмотрела на нас и без возражений сняла рубаху. Затем мы вывели Нюрку на крыльцо. Степан Александрович стал перед ней на колени и принялся обмывать сулемой нижнюю часть Нюркиного тела. Голову, плечи и грудь обмывал Николай Иванович. Сначала она дрожала, мороз был градусов 15, но потом ее немного смугловатое тело, красивое, с девственной грудью, прекрасным тазом, покрылось еле заметной чешуей, и она стала стоять без дрожи.

Вдруг сзади кто-то крикнул. Я соскочил с крыльца и увидел, что к дому подошел Федоров, но часовой задержал его. Это меня обрадовало. Я оглянулся назад. Там уже Нюрка была одета в больничный суконный халат, в старые, где-то добытые Степаном Александровичем унты и в громадную шаль. Узнать в ней Нюрку было нельзя.

Да к счастью в это время Федоров зачем-то повернулся к Аргуни. И мы ее провели незамеченной до самого изолятора. Но все же мне было от души жаль Федорова.

Видимо, он сильно любит… Нюркин изолятор был на горе, под которой текла Аргунь. Тут у нас по ночам постоянно горел костер из человеческих тел.

Поздно вечером мы затащили в дом Викулова всех тех чумных, какие у нас умерли за последние дни, и подожгли дом. Он горел, как церковная свеча. Ветру не было. Это удивительно подходящий для нашего жертвоприношения чуме день. Я стоял около самого дома и наблюдал за ним. Огонь пополз вначале по стенам и сразу же залетел на крышу. Она была из сухого камыша и мигом сгорела. За ней рухнули стены, и черные клубы дыма окружили этот громадный костер. И все время, когда горел дом, из огня высовывались вверх то руки, а то человеческие ноги. Досужливые языки сзади трепали, что мы сжигаем живых. Они даже слышали из огня стоны. Но ни один из этих сплетников не замечал, что доски и бревна, подгоревшие на огне, валятся и подкидывают руки и ноги покойников.

Голову, плечи и грудь обмывал Николай Иванович.

В 11 часов вечера я проверил посты. Их у меня 32 и все у чумных домов. Пришлось подтянуть часовых. Все они были поставлены в пяти — шести шагах от чумных очагов, а на месте они оказывались на противоположных концах улицы. Как только я подходил, часовые нерешительно вставали туда, где им приказано стоять. Но после того, как я отходил, они брали винтовку на изготовку и отбегали на прежнее место, на противоположную сторону улицы. Винтовку же направляли на чумный дом. У них в глазах был страх. А все они лучшие бойцы нашей дивизии. Вот и пойми.

Из моих полковых штабов три дня уже нет ординарцев. Когда я сделал командирам нагоняй, они откровенно сознались, что ко мне никто не едет. Что с ними делать? Я потребовал, чтоб в таком случае явились полковые ад'ютанты. Я считаю, что чума у нас вся на учете и мотивов для паники нет. Ведь живу же я здесь.

24 февраля.

Узнал неприятную новость. Дезертировал мой комиссар бригады Гиталов. Это меня поразило. Мы только сейчас припомнили все моменты, когда Гиталов старательно избегал нас. Исчезновение военкома сразу же взбудоражило моих партизан. Я хотел было сыграть на том, что он уехал по делам, но его многие видели за поселком. Гиталов, даже некоторым, говорил, что в Кайластуе оставаться нельзя: там обязательно все перемрут. Не понимаю, как он мог сморозить такую глупость.

Гиталов первый дал толчок к дезертирству. После этого через несколько часов меня уже вызвали на собрание. Когда я вышел на улицу, там стояла громадная толпа бойцов. И странно, все они стояли, не касаясь один другого. Увидев это, я улыбнулся — это был компромисс первого чумного митинга. Чтобы не заразиться, кто-то их расставил с интервалами. Меня сразу встретили криками:

— Комиссар сбежал и ты сбежишь, мы одни останемся.