Желтый жук

Пират — это, прежде всего, тяжелый труд, не сравнимый ни с какой службой, даже с войной, это, если хотите — рабство. Люди презирают нас за то, что ненавидят самих себя. А ненавидят они себя не за то, что не смеют преступить, вздор, преступает каждый, и каждый всю свою жизнь просто ползет по этой черте, извиваясь, как уж, и длинным телом своим хлещет на ту и другую сторону. А на другую сторону он хлещет не потому, что боится Бога или боится людей, нет, много бесстрашных молодцов так и ползут по жизни ужами. Просто человек не хочет трудиться — вот за что он ненавидит себя. Он не хочет трудиться руками, не хочет трудиться черепом, не хочет трудиться душой.

Сколько было намотано на эти руки пеньковых веревок, длинных, словно кишки, по уши в крови и по горло в дерьме, если ты, как последний козел, должен трудиться руками…

Сколько дней, от бухты к бухте, приходилось идти, выжидать и думать, выслеживающий и выслеживаемый в одном лице, если ты, как последний козел, должен трудиться черепом…

Сколько дерьма пришлось перемять вот этими пальцами, когда копаешься в их животах, если они, борясь не за жизнь, а за жадность, глотают свои обручальные кольца, и если ты, как последний козел, возясь в вонючей утробе, близ юркого младенца, должен трудиться душой…

Кидд смеялся уже на исходе, и смех переходил в кашель, и аж закололо сердце, и внезапно он замолчал.

— Ладно, козлятки. Отдохнули и за работу. Надо ведь, правда, на дерево кому-то лезть, — грустно сказал он.

Оглядев оценивающе оставшихся своих людей, капитан щелкнул пальцами и ткнул в Хмыря.

— Ты, значит, старый, на дерево влезть — не влезешь. Посему я тебя и не пытаю насчет буссоли и стекла. Ясно, что не умеешь.

— Умею, — неожиданно поднял голову медовар.

— Шутки закончились, — строго напомнил Кидд.

— Правда, кормилец! Точно могу румбы брать. И даже записывать могу.

— Череп, — напомнил Кидд. — Череп и яйца, если врешь. Сколько румбов зюйд-вест по ост?

— Двадцать, — быстро ответил Хмырь.

— А зюйд-зюйд-вест по норд?

— Четырнадцать.

— А зюйд-зюйд-зюйд-вест по зюйд?

— Один и будет, что ж тут думать… — пролепетал Хмырь, не понимая, чем опять провинился, потому что глаза и щеки капитана налились кровью и, говоря «зюйд», он вытягивал шею, как черепаха, и брызгал слюной из квадратного, «зюйдом» оквадраченного рта.

Кидд сорвал с себя картуз и швырнул оземь, топнув ногой поверху.

— Собака! Я три года учился, чтобы румбы брать. Быстро говори, откуда знаешь?

— Урядник.

— Что? Какой урядник? Опять этот урядник?

Хмырь втянул голову в плечи и вдруг громко заплакал.

— Я не виноват, батюшка! Ничегошеньки я не знаю, откуда, — кулачками он размазывал слезы по щекам. — Это он все опять, урядник…

Тут выступил вперед юнга и осторожно тронул капитана за обшлаг рукава.

— Позвольте объяснить, сэр…

— А? Может, и ты тоже румбы знаешь?

— Нет, что вы, сэр. Я тогда еще отроком был. Это у нас в посольстве было так заведено: все морскому делу учились, даже слуги и поварята.

— Ну-ка, расскажи.

— Был у нас в посольстве урядник такой, Михайлов Петр. Вот он всех этой грамоте и учил. С восхода солнца строил на плацу и по всему двору гонял.

— Зачем?

— Верно, — подтвердил Хмырь. — Прям с восхода солнца по плацу ходили, румбы друг на друга брали, а по вечерам в трапезной сидели, и он нас всяким морским словечкам учил, мудреным, а кто плохо словечки запоминал, того он…

— Послушайте, вы, двое! Ты, Хмырь, и ты, Ван! Если кто из вас прямо сейчас мне не объяснит, зачем урядник поваров и прочих гадов по плацу с восхода солнца гонял, а потом, вечером, в трапезной всяким морским словечкам учил, я вам обоим сначала прикажу яму вон там, в том углу поляны выкопать, потом в эту яму вас обоих посажу и сверху вот этой складной лопатой, как мотыгой, забью, а потом закопаю… Ясно? А череп, — он обернулся на Сола, — череп ты мне тогда отдашь.

— Это государственная тайна, — сказал Хмырь.

— Ну, мы ничего, — махнул рукой Ван. — Мы тебе все равно расскажем.

— Конечно, расскажем, — степенно подтвердил Хмырь. — Мы ж тут все свои.

— В одной команде! — просиял Ван.

— Тут все дело в том, что мы с посольством с секретной миссией в Голландию пошли, на разведку. Надо было у их, у голландцев этих, выведать как корабли строить, как их водить по морям, ну и прочее… Вот мы все время в порту и в доке, да по верфям. Все запоминали, выспрашивали, а писаря потом все записывали. Книги всякие по-дорогому в городе покупали и в сундучки складывали. И вот — морское дело проходили на плацу…

— Зачем? — застонал Кидд, обхватив голову руками. — Зачем вам, в России этой, морское дело? Вы там что, по сибирским лесам ходить под парусами собрались?

— Уж чего не знаю, того не знаю, — развел руками Хмырь. — Может, и по Сибири, а что? Может, там море какое есть…

— А урядник этот, — перешел на шепот Ван, — говорят, был вовсе никакой не урядник, а будто бы сам царь!

— Ну, не царь, конечно, — нехорошо засмеялся Хмырь. — Только ясно, что это был очень знатного рода человек. Очень он всеми распоряжался. И чуть кто-что не так, так он его…