Желудь

— Так доля с выручки. Сколько с ним наторгую — после поделим. Половина — моя. Главное — выделывать их добро, как я покажу. Во и выйдет складно. И вам охота с мясом без опаски. И мне прибыток.

— А своим мы что сказывать станем, когда мясо принесем?

— Так и скажите, что я охотой промышляю. А вы у меня мясо взяли за подмогу в делах разных. Мало ли какие дела будут у ведуна?

— Ежели вскроется — головы не сносить, — хмуро произнес старший.

— А я и не неволю. Но если пожелаете мяса прибыток да половину выручки со шкур, то вы знаете к кому идти. Но не спешите. Поговорите с теми, кто за языком следит и о своих печется, а не роксаланам прислуживает. И если надумаете — приходите.

— Велес, — улыбнулся Вернидуб. — Слышите его голос?

— Да, — с некоторой задержкой ответил старший. — А как Перун сказывает?

— Лучше вам это не видеть. — максимально серьезно ответил седой. — Он с копьем на кабана бросился, как Перун заговорил. И вам скажу жесткое у этого лесного порося мясо. Вари — не вари — с трудом жуется.

Старший усмехнулся, с куда большим интересом разглядывая парня…

Разговор дальше не пошел. Эти трое крепко задумались. И, завершив трапезу, удалились. Вероятно, поспешили к своим — поговорить да обсудить все. А может и дальше по следам стада двинулись. Парень за ними не следил.

— Такое ведь и твоему роду можно предложить, и моему, — тихо произнес Вернидуб, глядючи в спину уходящим гостям, которые уже вот-вот должны были скрыться в лесу.

— И можно, и нужно. Только найти надо кого-то, кто не готов, как Гостята, роксоланов в задницу целовать. И у кого язык своей жизнью не живет, а под твердой рукой рассудка.

— Что ты к Гостяте привязался? — фыркнул Вернидуб. — Он и сам бы с радостью тому Араку глотку перегрыз. Да ведает чем-то закончится.

— Ой ли?

— Его родителей в рабство за промысел и угнали.

— А чем они промышляли?

— Рыбой.

— Слушай, а чем с нее платить? Кожей?

— Какой кожей? — удивился седой. — Отродясь такого не было. Ты еще скажи чешуей. — хохотнул он. — Нет. С рыбного промысла берут просто половину всего, что вырастил на поле.

— Так и почто угнали? Взяли бы все.

— Роксолан, что приходил за данью, объявил, что родитель Гостяты и сам ловит, и жена его ловит, и дети все. И с каждого — плата положена. Отчего задолжали их семья много господину своему. Вот и увел всех в рабство. Сам Гостята чудом ушел.

— И что, старейшины ничего не сказали?

— Дочь отец Гостяты тому роксолану не отдал. А она ему глянулась. Вот он и осерчал. А что они скажут?

— А чего не отдал?

— Так не в жены, а так — для утех. Кто такому рад будет?

— Мда. А чего на будущий год он Гостяту чего не взял?

— Оттого и не взял, что сестра сына ему родила. Вот и простил на радостях. И благоволил. Через что он старейшиной и стал.

— Только не говори, что отец мой ему в том пенять начал во хмелю, — холодно усмехнулся Неждан.

— А я и не говорю, — потупился Вернидуб.

— Да неужели? Ты же сказывал — не знаешь?

— Гостята похваляться стал, как он молодец. А отец твой зло уязвил его, напомнив, через что тот все получил. Грубо. Вот и подрались. А когда отец твой его поколотил, тот в бешенстве и приговорил вас к наказанию. Угрожая, что ежели кто вякнет — родичей сестры натравит.

— Ты погляди на него! — покачал головой парень. — Какова какашка!

— Не вини его за то. То — хмель. А потом уже не отступить было.

— Что у пьяного на языке, то у трезвого на уме, — развел руками Неждан. — Видел я его взгляд. Конечно, во хмелю.

— Ты так спокойно это говоришь. Неужто утих жар в груди, что ранее Перуна в тебе пробуждал?

Неждан лишь улыбнулся.

Страшно так.

Многозначительно.

Лично его мало беспокоил конфликт его местного родителя с этим персонажем. Но репутация сама себя не сделает. И прощать ТАКОЕ было никак нельзя. Тем более, что Гостята никаким боком не вписывался в тот образ будущего, который себе нарисовал парень и которому шел.

Этот скрипач был не нужен.

Хуже того.

Вреден и опасен. А потому подлежал… хм… нейтрализации при первом удобном случае.

Вернидуб все понял.

Сначала хотел было что-то сказать, но не стал. Только усмехнулся, ибо увидел в этих словах и улыбке ярость Велеса, которая выглядела куда опаснее того буйства, что обычно являл Перун. Холодная такая. Словно ядовитый змей, ползущий по влажной траве в ночи…

Глава 5

166, сентябрь, 25

Неждан кинул кости на доску.

Удовлетворенно хмыкнул.

И не сильно задумываясь походил, передвинув две фишки.

Вернидуб нахмурился.

Взял кости.

Долго их трусил в ладошках, время от времени останавливаясь и что-то шепча. Подносил к уху, вроде как слушая. Снова трусил. И так по кругу. Кидая никогда не раньше, чем через пару минут. В прошлой жизни Неждан бы психанул. Но тут спешить им было некуда и, чтобы хоть немного отвлечься от достаточно изнурительного труда, играли.

В нарды[37].

Поначалу Неждан хотел сделать шахматы, но отложил как идею до лучших времен. Да, фигуры можно вполне заменить значками на плоских фишках. Не беда. Но правила… да и сама игра… она совершенно не подходила моменту.

Кроме того — кости.