Жемчужное ожерелье. Том 1

— У тебя нет черной шали, нет ее и у меня. Делай то, что я тебе говорю, — Сара гордилась тем, что после своей хозяйки была чуть ли не главной в доме в отсутствие дворецкого и эконома, которые не вернулись с войны. Поэтому при таких чрезвычайных обстоятельствах она считала себя обязанной командовать девушкой. — Твоя шея уже давно зажила. Прошло не меньше семи недель с тех пор, как мистер Майкл спас тебя. Опухоль и синяки не держатся вечно. Так что поспеши. Нам нельзя терять времени!

Необходимости в особой спешке вообще-то не было, но Сара чувствовала, что на Мэри надо нажать. Как только девушка дрожащими пальцами развязала повязку, Сара тотчас сорвала ее.

— Ну вот! У тебя замечательная шея! Никаких следов на ней я не вижу, — она решительно взяла Мэри за руку и потащила за собой, опасаясь, что та передумает и начнет упираться. — Пошли. Захвати с собой свечу, чтобы освещать дорогу. Нам надо спешить!

Неся в одной руке вещи, Сара вела за собой девушку вверх по ступеням лестницы. Через Королевскую дверь они прошли в комнату, отделяемую от подземелья фальшивой стеной. Оказавшись за ней, Мэри погасила свечу и поставила ее на обеденный стол. Из Большого зала, находящегося за двойными дверьми, доносился приглушенный гул голосов. Там собрались люди, вернувшиеся с похорон. Вот-вот должны были начаться поминки. Сара в последний раз наставляла Мэри.

— Иди туда. Никто тебя не заметит. Все сейчас рассаживаются за столом. А я пока отнесу твои вещи в комнату для гостей, — она слегка подтолкнула робеющую девушку. — Иди же!

Мэри, дрожа от нервного напряжения и стараясь не привлекать к себе внимания, вошла в зал. Все было так, как и говорила Сара. Когда она села рядом с Джулией, никто из сидящих не заметил удивления ребенка.

— Твоя шея, Мэри! Она уже зажила?

В течение некоторого времени после этого девушка все еще продолжала носить повязку, оставаясь наедине, пока наконец не убедилась, что этого вовсе не требуется.

Слуги решили, что Мэри Твайт прибыла в дом вместе с другими гостями. Когда стало известно, что она собирается жить в Сазерлее, потеряв недавно свою семью, о ней стали судачить на кухне. Особый интерес вызвало то обстоятельство, что девушка не могла говорить. Повариха уверяла всех, что Мэри немая с детства.

— Такое случается. Я уже слышала о подобном.

— Она держится так, будто у нее спина не гнется, — заметила одна из горничных.

— Это скорее всего от гордости.

Другая горничная фыркнула:

— Со мной ей лучше не связываться.

— А где она живет?

— В спальной, рядом с комнатой мисс Джулии.

— Хорошая комната. Там очень уютно. Но она не привезла с собой сундука. Кажется, у нее совсем мало вещей.

И опять повариха все объяснила:

— Могу спорить, что она бедная родственница. Все богатые семьи имеют бедных родственников. Хозяйка взяла ее в дом из жалости.

Анна радовалась тому, что внедрение Мэри прошло довольно гладко. Однако она все еще испытывала потрясение и почти не замечала того, что происходило вокруг. Она теперь проводила за вышиванием почти все свое время. И вышивала не траурные ленты, а самые яркие цветочные узоры: маки и тюльпаны, васильки и лютики. Кэтрин одобряла то, чем занималась ее невестка, понимая, что вышивание успокаивает ее. Занимаясь любимым делом, она вспоминала только о хорошем и забывала о своей утрате.

Джулия глубоко и втайне от других переживала смерть отца. Она не позволяла себе плакать в присутствии матери или бабушки, боясь вызвать их слезы, а когда оставалась одна, печаль сковывала ее сердце, оставляя глаза сухими. Свое горе она не могла разделить с Мэри, потому что, хотя они и дружили, девушки недостаточно хорошо знали друг друга. Только один человек мог понять Джулию.

И он явился. Когда письмо Анны наконец достигло Оксфорда, Кристофер отложил в сторону свои учебники, не пошел на занятия, оседлал лошадь и в тот же день отправился в Сазерлей. Проведя ночь на постоялом дворе, он утром прибыл в усадьбу. Джулия сидела в библиотеке и убирала со стола книги после только что закончившегося урока, когда дверь открылась и на пороге появился Кристофер. Она бросилась к нему и разрыдалась. Не говоря ни слова, он подвел девочку к резной скамье, усадил ее и сам сел рядом, готовый утешить близкого ему человека. Она обняла его за шею и оросила его бархатный камзол слезами. Он терпеливо ждал, пока стихнут ее рыдания, потом вынул из кармана синий шелковый носовой платок и протянул его ей.

— Спасибо, — она выпрямилась, посмотрела на его доброе лицо и поняла, что он ее самый лучший друг. Такой дружбы, как между ней и Кристофером, не существовало в мире. Она тщательно вытерла глаза, так что от слез не осталось и следа. Лишь по распухшим векам можно было догадаться, что она плакала.

— Раньше я не могла плакать.

— Я догадался. Тебе стало лучше?

— Да, но мне все еще очень грустно.

— Удивительно было бы, если бы ты не грустила. Но теперь твое горе должно постепенно идти на убыль. Твои отец хотел бы этого прежде всего.

— Ты уже видел маму?

Он кивнул: