Жена чудовища (СИ)

Она простила — если речь о призраке Дайне. По крайней мере, больше никто о таком ее не просил.

Неужели надо прощать кого-то другого? Еще?..

Слушать себя — как это? Радоваться тому, что есть — было так легко несколько месяцев тому назад, но теперь становилось все труднее. И ведь без причины. Просто труднее.

Не подчиняться. Кому? Айдам? Обязательствам, перечисленным в брачном договоре? Или чему-то еще?

Или кому-то?

Не подчиняться?! Как же это было бы славно!

Валантен Айд, тот, который по закону имел право требовать какого-то подчинения, ничего такого не требовал. Наоборот, он подарил бы ей луну с неба, вздумай она попросить. Понимание этого не мешало Тьяне чувствовать себя мухой, угодившей в паутину.

Ее все больше стали раздражать несущественные мелочи, мелкие промахи слуг, то, на что она недавно просто не обращала внимания. К счастью, она вовремя заметила это и не позволяла себе выходить из себя, повышать голос, старалась говорить подчеркнуто спокойно — но слуги, конечно, замечали, что с леди творится что-то не то.

Ссориться с мужем не было причины. Он всегда был ровен и ласков с ней, даже если на кого-то сердился минуту назад. По ночам он был терпелив и настойчив, и давно изучил все секреты ее тела, которое предавало ее и отвечало на его ласки, то загораясь в его руках, то растекаясь медовой лужицей — так ей казалось. Оно подчинялось ему, хотело того, чего подчас не хотелось ей самой, и некоторое время спустя ее это злило. Но ведь она должна. Иначе не будет ребенка…

Ей то и дело хотелось что-нибудь разбить. Чашки. Тарелки. Она так и не решилась, но хотелось. Она стала плакать иногда, оставаясь в одиночестве, иногда слезы сами начинали незаметно катиться по щекам, иногда хотелось выплакаться вволю, уткнувшись в подушку — после этого всегда становилось легче. Она подолгу гуляла по берегу в одиночестве. Миндаль в ее садике все еще цвел, но уже ронял лепестки, а однажды откуда-то сверху принесло запах не миндаля — пахло травами, и это показалось так похоже на дыхание того ветра, который начинал дуть весной дома, с гор — прохладный ветер, тем не менее пропитанный запахом зелени и каких-то тонко пахнущих цветов. И ей мучительно захотелось вдохнуть именно тот самый запах. Запах ветра с гор, в котором она много лет не находила ничего особенного.

— Вы, должно быть, совсем скоро сообщите нам о радости, миледи, — сказала ей Энна, — когда моя сестра понесла, она два месяца была такой злой! Простите, миледи.

Тьяна только усмехнулась. Как бы не так. Лунные дни пришли в срок, не задержавшись и на день.

Она старалась не сидеть без дела — это помогало. Она перебирала белье и посуду, проверяла счетовые книги за год, забросила рисование — надоело, зато принялась вышивать, хотя с детства не любила это занятие. Мама заставляла их всех шить и вышивать, потому что благородным эссинам следовало владеть этими умениями в совершенстве.

И ведь самое неприятное, что Валантен знал. Чувствовал. И не понимал, в чем дело. Его глаза, обращаясь к ней, то и дело темнели — как море под тучами, и тревожно щурились — она уже знала этот взгляд. Она совсем не хотела, чтобы эти дорогие ей глаза смотрели вот так, и по ее вине. Кажется, она причиняла мужу физические страдания, всего лишь тем, что маялась сама. Среди этого довольства, скорее даже роскоши, подчинения, поклонения. Неблагодарная. Нет, никто этого не говорил, но именно так ведь оно и было?

Валантен и не мог бы понять, что с ней творилось. Наверное, не смог бы. Он с раннего детства привык к неволе, к плену своего заклятья, которое держало лучше самой надежной клетки. В то же время, Тьяна понимала, что жаловаться с ее стороны просто смешно. Ее положение было несравнимо с положением многих и многих женщин, которым было стократ тяжелее.

Да, должно быть, так. Но понимание этого не улучшало дела.

— Что я буду делать после нашего развода? — сказала она однажды, — мне больше не нравятся обычные мужчины. Совсем. И прикасаться не хочется. Видишь, что ты наделал, мне не нравятся обычные мужчины!

А ведь она хотела просто пошутить, хотела сказать весело, а получилось этак в сердцах, почти со слезой.

Да и идея шутить была дурацкой, какие насчет развода могут быть шутки?

— Тин?! — зарычал Валантен, он был потрясен, — что ты говоришь. Тин? И думать забудь о такой нелепице!

Ты вспомнила договор? Я никогда не соглашусь на этот развод!

Странное выражение было в его в его взгляде, и горестное и радостное одновременно: заговорив о разводе, она призналась, что он для нее лучше всех мужчин.

— Согласишься, — отрезала она, отведя взгляд, — ты ведь знаешь свои долги, лорд Айд? И помнишь, ради чего должен пойти на любую жертву сын герцога?

Он опять рыкнул, его глаза сверкнули.

— Я никому не задолжал жертв! Это Овертина запудрила тебе разум?!

Она не поверила, конечно. Валантен был сыном своей семьи, своей крови и при необходимости поступит как должно. А ей просто следует надеяться на лучшее, ведь паниковать еще рано.

В этот день она надела защитный браслет. Мужу объяснила: