Жена Гоголя и другие истории

Даже не могу определить, длинными или короткими казались мне те дни. Иногда я мог два, а то и три часа мурлыкать одну и ту же мелодию — ну как ребенок, ей-богу. Но это еще что — надо было видеть при этом мою позу: я съезжал со стула так, чтобы опираться на него одними плечами, сгибал ноги так, что мое тело от колен до плеч напоминало мост. Шея немела, потому что я ее вытягивал вперед. В таком положении я мог провести целое утро, а то и весь день. Иначе говоря, я просто не знал, чем мне заняться. От скуки, должно быть. Нет, скука — не то слово. Ведь я развлекался, как мог. К примеру, брал старую саблю и начинал фехтовать, стоя перед большим, забитым фанерой окном на крытой веранде, а пес с громким лаем носился взад-вперед... Правда, мне это быстро надоедало. Тогда я высыпал на пол в гостиной кучу денег и начинал перебирать монеты и купюры. Каждый день я выдумывал себе новую игру, давал ей название, устанавливал правила, разговаривая сам с собой. Честное слово, господа, мне даже неловко вам признаваться, как я кричал, кидая монету: «Полный вперед, тебе ходить!» — или: «Левый монетчик, ну-ка вдарь как следует!» — и прочие там глупости. В эти моменты пес смотрел на меня оторопело и слегка испуганно, да мне-то что! Я пинками выпроваживал его и оставался один... Потом игра мне надоедала. Тогда я принимался бросать деревянные шары, стараясь попасть между лап пса (мне было интересно посмотреть, как он будет прыгать), но через пять минут я уставал и от этого занятия. Никуда не денешься, господа: мне просто необходимо было оказаться на кухне, у Марии Джузеппы. Что до деревянных шаров, господа, то, если вам не наскучило, я расскажу о совершенно замечательной игре, в которую я играл у входа в дом. От двери во двор ведет наклонный, вымощенный неровными камнями спуск. Так вот, я бросался во двор и бросал пять или шесть шаров в сторону входной двери. Они летели вверх, а потом стремительно катились вниз, и нельзя было пропустить ни одного шара, если какой-то застревал между камней, я должен был выбить его другим шаром. На эту забаву меня хватало чуть подольше, хотя во дворе под жгучим летним солнцем долго не простоишь. Даже в шляпе я выдерживал не более двух часов. А потом? Потом с гиканьем устремлялся на кухню и, обхватив Марию Джузеппу за плечи, громко скандировал в ритм моей нервной дрожи: «Все черти — свиньи, дорогая, дорогая!» Неплохая фраза, правда, господа? Я ею доволен. Думаю, только писатель может выдумать такую. Я за всю свою жизнь ничего не изучал, кроме арабского языка, но все же несколько фраз вроде этой пришло мне на ум. Да, так на чем же я остановился?.. Надо сказать, я вовсе не всегда грубо обращался с Марией Джузеппой. Но, если начистоту, повадки мои не слишком отличались друг от друга и когда я намеревался приласкать ее, и когда хотел побить ради собственного удовольствия. Даже в редкие, случайные минуты спокойствия наше с ней общение неизменно приводило к взрыву. Я человек вообще-то не набожный, поскольку считаю... ладно, о моих взглядах в другой раз. Короче говоря, я при ней либо сквернословил, либо кощунствовал, а она расстраивалась и пыталась обратить меня в веру Христову. Мария Джузеппа умела говорить только на диалекте, из итальянского понимала лишь несколько слов, в основном услышанных в церкви от протоиерея. Вот их-то она мне и повторяла, да как... особенно смешно выходили у нее согласные — так твердо, отрывисто, к примеру: «Нужно посвятить себя служению Господу». «Л» в слове «служению» получалась какой-то сальной. Эти разговоры обычно возникали за столом. Я ел и одновременно читал ей проповедь, рассказывал о страстях Христовых или о жизни какого-нибудь святого, а она смотрела на меня почти в экстазе и сопереживала... но внезапно, подняв бокал, я произносил тост: «За здоровье Вельзевула!» — или еще что-нибудь подобное. Надо было видеть ее физиономию — просто наслаждение! Да нет, господа, вы не подумайте, что я злодей какой! Если она уж сильно огорчалась, я всеми силами старался ее утешить. Помните, я говорил, что когда швырнул в нее тарелкой, то гладил ее по голове только из трусости? Так вот, это неправда. Мне в самом деле бывало ее жаль. А утешить Марию Джузеппу мне не составляло труда: она очень легко переходила от слез к смеху и наоборот: чтобы ее развеселить, довольно было какой-нибудь самой плоской шутки, на какие я только и способен.