Жена Гоголя и другие истории

К маститому критику он больше не наведывается, с того самого дня, как тот самолично, желая отделаться от навязчивого посетителя, вынужден был спустить его с лестницы или что-то в этом роде.

 

Перевод Г. Киселева

СОЛНЕЧНАЯ НЕДЕЛЯ[11]

Трудное время для сердца было.

Ахматова

Mataría el sol a puñaladas si no fuese por miedo de dejar el mondo a oscuras! (sic)[12].

15 окт. (осень)

Эти солнечные дни нестерпимо назойливы — голубой дымок поднимается из труб в высокое небо, с самого рассвета воздух глубок и прозрачен и даже пожухлые листья апельсиновых деревьев ослепительно сияют под лучами солнца. И я спрашиваю себя: чего оно хочет от меня? что я должен сделать?

Надо бы подрезать два кипариса и орех, возраст у них совсем еще несерьезный, и, если вся сила уйдет в боковые ветви, им не стать высокими и стройными... До чего же забавное существо кошка: ну ничего собой не представляет, а так горделива, так равнодушна ко всему на свете, словно она и впрямь венец творения. А вот молоденький орех, вытянувшийся на пять или шесть метров в высоту, забавным почему-то не кажется, он вызывает скорее досаду: слишком уж самоуверен сей будущий гигант и слишком быстро становится нескладным переростком. Только этого мне не хватало!

Пока я беседовал с садовником о подрезке деревьев, в окошко дома напротив высунулась женщина, явно вознамерившаяся поведать мне какую-то душещипательную историю. Втыкая подпорки в ящик с базиликом, она давала понять, что муж издевается над нею, а расправляя листочки, намекала, что не бесприданница какая-нибудь и знает себе цену. Все это я прекрасно понял, но что, черт возьми, хотела она сказать, приминая пальцами землю вокруг растений? И к чему такая конспирация, не легче ли было воспользоваться словами? А может, женщина просто боится меня? Этот пошлый, унылый монолог раздражал меня до крайности, и я вернулся в дом.

16 окт. (рассвет)

Подытожим то немногое, что известно из семейных преданий и документов о моем прапрадеде по прозвищу Мот.

В отличие от остальных предков, всемерно старавшихся преумножить славу и богатство нашего рода, Мот лет двести назад промотал значительную часть своего состояния, и наследникам пришлось немало потрудиться, чтобы привести дела в порядок. К такому заключению я пришел, наткнувшись на весьма неуважительные (и даже сердитые) пометки на полях старой расходной книги, сделанные одним из сыновей Мота — Упрямцем, и это сразу пробудило мою симпатию к его отцу. Кроме того, рассказывают, что однажды на людной площади в городе Ф., разгневанный непокорством своего чистопородного скакуна, Мот выхватил из кобуры пистолет — наверняка дорогой, инкрустированный золотом — и, не слезая с седла, усмирил строптивца выстрелом в ухо. Но я не думаю, что подобные выходки были причиной упадка столь значительного тогда состояния, истинные причины окутывает непроницаемый туман.

Куда же разошлось столько добра и денег? Все очень просто, вот моя гипотеза: Мот полагал, что живет в смутные и опасные времена, и потому перевел свое богатство в золото и драгоценности, кои спрятал в одному ему известном тайнике. Скончался он внезапно, не успев открыть тайну своим сыновьям, за что и получил — совершенно незаслуженно — прозвище Мот. Ничем теперь помочь ему не могу. Главное для меня — это что в доме наверняка спрятаны сокровища.

Меня теперь ждет столько трудностей! Как сориентироваться, с чего начать поиски: со старого дома, где тридцать четыре комнаты, со двора или сада? Голова идет кругом. Я сделал попытку расспросить сторожа, но он лишь робко улыбался, тогда я обратился к старинному шкапу с просьбой припомнить некоторые подробности, но тот ответил, что ничего не знает, — видно, уже впал в детство. Едва я спустился в гостиную, обрадованные стулья бросились ко мне и принялись лизать руки; я погладил бедняжек, умиляясь тому, что они догадались о моих заботах. И в конце концов решил: спрошу самого Мота. Не спорю, предков надо уважать, но, согласитесь, дело слишком серьезное! К тому же они сами обещали навестить меня как-нибудь вечерком.

17 окт.

Девочка лет десяти, нанятая в помощь моей старой, измученной болезнью экономке, так и осталась у меня, как говорится, на радость и на горе; ее мать была счастлива, что пристроила дочку — одним ртом меньше, — и тут же забыла о ней. Теперь девочка полностью в моем распоряжении, и я намерен сделать из нее сметливую и проворную служанку.