Сверля глазами собаку, девочку, кошку, глупый шкап — всех, кроме бедненьких стульев, — я начал приседать, бормоча заклятие. И вдруг стал уменьшаться в размерах, а потом вытянулся как жердь. Я махал руками, точно привидение, скакал по лестнице, раскачивался, дрожал всем телом, сипя и громыхая, а под конец завладел кочергой. Все круша на своем пути, охаживал я столы, бедненькие стулья, каминную полочку, точно в дикой, воинственной пляске. «Алле-гоп!» — кричал я всякий раз, как вспрыгивал на что-нибудь высокое, к примеру на шкап. Увеличение и уменьшение моих размеров вызывало панический страх окружающих, однако я продолжал свертываться и развертываться с невероятной быстротой. И так довольно долго. Собака жалась к стене, издавая протяжный, страдальческий вой, взъерошенная кошка тряслась и придушенно шипела, а девочка?.. Девочка плакала.
Вначале она рыдала в голос, потом утихла и молча роняла слезы, едва живая от слабости и отчаяния. Сколько же слез скатилось по ее лицу! Она сидела на подставке для дров, и слезы капали ей в подол. Большое мокрое пятно растекалось внизу живота, точно масляное пятно в моей груди в день приезда Геллы. Постепенно она сникала и съеживалась, пока наконец не застыла, согнувшись вдвое, — прозрачная, опустошенная оболочка.
Пятно ее слез успокоило меня, я почувствовал невероятное облегчение и громадную радость: теперь я мог поднять ее, прижать к себе, отнести в каморку, положить на постель, дать ей что-нибудь выпить и смотреть, как слабый румянец вновь появляется у нее на лице. А тем временем украдкой коснуться груди. Какая же она слабенькая, моя девочка! Кажется, что эти маленькие упругие холмики не имеют отношения к ее телу.
Пока она спала, я копал при свете фонаря на чердаке — и опять безрезультатно.
Облака примчались быстрей, чем я думал. Сегодня, проснувшись, увидел серое небо: ни единого проблеска солнца, ни пятнышка тени, воздух плотный и неподвижный, ватная тишина. В такие туманные дни не ходишь, а словно плывешь (по дому, разумеется, — по морю-то вряд ли кто осмелится в такую погоду). Кстати, мне удалось поймать двух маленьких тишат, они покрыты мягким пушком и немного темней своей матери. А впрочем, надоело мне охотиться за тишиной, я выпустил их, и они тотчас скрылись в углу кухни. На чердаке я так ничего и не нашел. Увы! Зато теперь я спокоен и доволен; «море затуманится — сердце успокоится» — так гласит пословица, сочиненная мною по этому случаю.
СМЕРТЬ ФРАНЦУЗСКОГО КОРОЛЯ
[13]1