Жена завоевателя

Она сжала кулаки и изо всех сил вонзила ногти в ладони.

— Ты об этом позаботился.

— Да. Как и ты позаботилась о том, чтобы я получил сорок ударов плетьми по спине и долгие недели провел в кишащем крысами узилище, какого не пожелал бы и своему врагу.

Юбки Гвин зашуршали по устланному тростником полу. Подойдя к окну, она провела рукой по оконному карнизу.

— Узилище? — спросила она с кажущейся небрежностью, стоя к нему спиной. Ей даже удалось изобразить равнодушное фырканье. — Значит, тебя захватили в плен? Они никогда не говорили об этом прямо, но я рада слышать, что людям короля это удалось.

— Не удалось.

Гвин повернулась лицом к нему:

— Почему год назад ты не назвал мне своего имени?

— А почему ты не сказала мне своего?

Она сделала паузу, и от нее повеяло холодом:

— Очевидно, тогда наши имена не имели значения.

Он улыбнулся:

— Если ты можешь сказать, что имеет большее значение, я обращусь к Генриху с просьбой, чтобы он попросил папу канонизировать тебя.

Он сделал шаг вперед, а она отступила на шаг.

— Мое имя было связано с тем, что я потерял восемнадцать лет назад, год назад означало, что меня гостеприимно примут тюремщики Тауэра.

Каждая фраза сопровождалась еще одним шагом к ней.

— Это то самое имя, что дало мне возможность сохранить ясный ум и получить обратно мои земли.

— А я думала, что этим ты обязан своему мечу.

— У тебя, Гвиневра, острый ум. И потому я стану держать тебя поблизости и воспользуюсь им.

— Своим мечом или моим умом? — усмехнулась она.

Он остановился на расстоянии одного шага от нее и улыбнулся, глядя на ее искаженное лицо.

— И тем и другим.

Ее старый пес Тайбер поднялся с места и побрел к двери на своих скрипящих подагрических лапах. Предатель.

— Твой Генрих мало что знает о том, как снова завоевать эту страну, — заметила она холодно.

По его лицу опять скользнула ленивая улыбка.

— Он знает достаточно, чтобы отправить войска во все мятежные замки, выдать женщин замуж за своих ставленников и погасить мятеж.

— В самом деле? — Она процедила это слово сквозь зубы, будто не хотела позволить ему выйти наружу.

— Да. И тебе следует помнить об этом. — Он понизил голос до заговорщического шепота. — Тебя предал твой Стефан, а не Генрих.

Она инстинктивно прижала руку к груди, будто стараясь защитить сердце.

— Король Стефан царствовал по праву!

— Он правил, применяя силу, и к тому же правил скверно. Твой дом на севере, и потому ты, возможно, мало что знаешь о делах в королевстве, но я готов тебя просветить: королевство Стефана — это страна бесконечных конфликтов и раздоров.

— Ты безумен? — огрызнулась она. — Думаешь, я не знаю, что моя страна разграблена такими, как ты?

Он покачал головой:

— Каждый барон и рыцарь понимает, что покончить с междоусобицами можно, только посадив на трон Генриха. Это не тайна, просто вопрос времени. Папа не короновал бы принца Эсташа, даже если бы тот остался в живых. Впрочем, теперь это не имеет значения.

Гвин почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица, но он, кажется, не заметил этого.

— Стефан добр и галантен, — сумела она процедить сквозь стиснутые зубы.

— Галантный или нет, но он бездарность. И украл корону. Не забывай об этом, миледи. Он поклялся уважать право Матильды на престол, а затем стащил корону, как только она отвернулась. И как это сочетается с твоими представлениями о галантности?

— Лучше, чем с моими представлениями о тебе.

Он улыбнулся, и в изгибе его губ она усмотрела, нечто опасное.

И в груди у нее над сердцем что-то шевельнулось, и она ощутила томление. Она желала его. Желала этой улыбки, обращенной к ней и для нее.

Как такое было возможно?

Чтобы лорд Гриффин был наверху, а принц Эсташ внизу? Это была семья, которую ее отец ненавидел, враг, которому король заставил ее противостоять и поклясться в этом. Она могла представить свое ужасное будущее, забрезжившее вдруг перед глазами, будто отражение в пруду.

Заставив себя отвести взгляд, Гвиневра снова вернулась к окну.

— Меня утомляет эта пикировка. Что ты хочешь знать?

— Об обороне. Сколько у тебя людей?

— Из двенадцати состоит гарнизон и, возможно, сотни две в близлежащих деревнях и городке. — Голос ее сорвался: — Не считая погибших.

Его тихий голос проник сквозь охватившую ее боль:

— Они не будут забыты.

— Тобой? — спросила она с горьким смехом.

— Тобой.

Гвиневра подняла голову и с удивлением заметила, что он снова оказался рядом. Так близко, что она могла расслышать его дыхание:

— Возможно, тебя удивит, как уважительно я отношусь к тем, кто проявляет верность.

Его квадратный подбородок был слегка выдвинут вперед, и это вызвало у нее неуместное сейчас чувственное ощущение, что он сжимает ее в объятиях. И его надменность, столь шедшая ему, не была для нее неожиданной.

— Что еще ты хочешь знать? — спросила она холодно и отрывисто.

— О сенешале.

— Это мой Уильям из Файв-Стрэндс.

Он скрестил руки на груди.

— Припоминаю, что ты говорила о нем. И была права.

Она бросила взгляд через плечо:

— В чем права?

— Я заметил их примерно пять.

Она прикусила губу, чтобы скрыть неконтролируемое подрагивание рта, и опустила глаза.