"Женевский" счет

12 апреля 1938 г. Платтена арестовали в Москве. Под пытками не признал себя виновным[74]. Срок заключения истек в апреле 1942-го. Платтена вызвали к лагерному начальству для беседы о планах после освобождения. Платтен был относительно здоров и, естественно, полон планов. Но 22 апреля он уже мертв. Ответ один: из первопрестольной последовала команда — дематериализовать!

Вот такая история с организатором поездки Ленина и других эмигрантов через Германию. Очень уж живодерская.

Все это грандиозно-утопическое дело освобождения людей от капиталистического рабства завязывалось под знаком глумления над здравым смыслом и страданиями (народ опустошен, оболванен; в лучшей, самой деятельной своей части уничтожен, кормится ложью).

Кровь хлынула наравне с обыкновенной водой. Слез и крови оказалось столько, сколько воды; никого это не тревожило и не заставляло искать средства отпора захватчикам власти. Люди ужимались, дабы самим и казаться, и быть поменьше.

Чекисты, которые, по замыслу революции Ленина, должны были явиться опорой коммунистической идеи, взяли и пристрелили человека, что провез их вождя через враждебную Германию, а спустя несколько месяцев загородил от пули[75]. У того, кто стрелял в Ленина, рука не дрогнула (по-большевистски думал: убрать эту бешеную тварь с дороги!). Не дрогнула она и у того, кто пальнул в затылок верному Платтену. Верней и не бывают. Никого не оклеветал, не потащил за собой в лагерь и, отмаявшись на нарах и тяжких работах, не изменил вере — только коммунистом себя видел.

6 апреля 1917 г. посланник Ромберг телеграммой сообщил Платтену согласие Берлина на проезд русских эмигрантов на следующих условиях:

— предельное число следующих одновременно не более 60;

— два пассажирских вагона второго класса будут стоять наготове в Готмадингене (германский пограничный пункт. — Ю. В.);

— день отъезда — 9 апреля.

Платтен писал позже:

«Теперь можно считать доказанным, что поездка Ленина в Россию через Германию произвела столь огромное впечатление не потому, что он первый из эмигрантской массы вместе с ближайшими своими соратниками рискнул совершить эту поездку, а потому, что у всех было убеждение, что этот человек с огромной силой воли вмешается в события русской революции. Произведенная поездкой Ленина сенсация, вызванное ею возбуждение находились в резком противоречии с позицией, занятой той же европейской печатью по отношению ко второй партии эмигрантов, хотя при этом через Германию ехало приблизительно 500 русских эмигрантов.

Наша партия состояла из 32 человек…»

Что Ленин не вступал ни в какие тайные соглашения с Германией (за проезд через ее территорию) — это факт. Что честный, преданный, но не очень далекий Платтен никогда не добился бы проезда Ленина и других эмигрантов через враждебную России страну — тоже факт. За всех сделал это Александр Парвус (Гельфанд). Этот бывший крупнейший российский революционер, осевший на годы войны в Дании и наживший там на спекуляциях изрядный капитал, имел давнюю и прочную связь с германским Генеральным штабом, и прежде всего генералом Людендорфом.

Именно после консультаций с Парвусом было принято предложение Платтена о пропуске русских революционеров через Германию. В данной истории Парвус действовал по собственной инициативе, да, помимо всего прочего, Ленин его презирал и считал человеком нечистоплотным, хотя все об их истинных отношениях мог бы рассказать один из наиболее доверенных к Ленину соратников — Яков Станиславович Фюрстенберг (Ганецкий); немало знал и несдержанный на язык, а временами непростительно болтливый Карл Бернгардович Радек. Ну и Вильгельм Гогенцоллерн знал…

Платтен вспоминал:

«В Заснице (германский порт на побережье Балтийского моря. — Ю. В.) мы оставили немецкую территорию; перед этим было проверено число едущих, сняты пломбы с багажного вагона и состоялась передача багажа. Пассажирский пароход «Треллеборг» доставил нас в Швецию. Море было неспокойно. Из 32 путешественников не страдали от качки только 5 человек, в том числе Ленин, Зиновьев и Радек; стоя возле главной мачты, они вели горячий спор. На берегу нас встретил Ганецкий и шведская депутация».

В 1966 г. после спортивных выступлений в Норвегии я проделал сей путь на пароме «Треллеборг» — только в обратном направлении — из Швеции в Германскую Демократическую Республику. Погода выдалась штилевая. Никого не укачало, даже меня, склонного к тому чрезвычайно. Так что и я мог постоять у той главной мачты…

Зиновьев не мог не вспоминать (был он тщеславен до непотребства и никаких иных чувств, кроме брезгливости и презрения, не вызывает). А что до мученической смерти, своими кровавыми делами в годы революции он многократно перезаслужил ее, как и почти все его «великие» товарищи по борьбе за освобождение человечества. Освобождали тем, что убивали. Так вот, Зиновьев вспоминает:

«…Уехали. Помню жуткое впечатление замерзшей страны, когда мы ехали по Германии. Берлин, который мы видели только из окна вагона, напоминал кладбище…