Жених по объявлению

Николай Петрович ушел с плохим настроением. По дороге к остановке бубнил под нос: «Хм, подавай им молодого и никакого другого. А вы найдите его, молодого-то, так и кинулись они на такую красавицу, отбою, вишь, от них нет. На деле-то я один и снял ее со столба, потому как мне деваться некуда, да и, слава Богу, вон их сколько пишут, предлагают, и молодых сколько, которые готовы на все, чтобы за кого-то выскочить. Хоть за плешивого иностранца, хоть за своего пьяницу. Подавай им тридцать три и не больше, чтоб на двадцать моложе. Ох, ох, ох!.. Штабелями валяются у ног красавицы. Красавица! Живот как у гусыни, нос картошкой, глаза плошкой… Постой-постой, а чего это мне сразу в голову не стукнуло? Это же им надо десятилетнего пацана. Вот здорово! Пускай поищут такого дурака!»

И все же через неделю в традициях лучшего слезливого романа Николай Петрович, выждав за углом соседнего дома, когда Юрий уйдет на дежурство, осторожно поскребся в дверь уже знакомой ему квартиры. В руках он держал перевязанный надежно шпагатом самый большой и дешевый торт.

И они порешили, что пока не будут регистрировать брак, а поживут так, как многие теперь делают, то есть вместе, но как бы и не совсем настоящие муж и жена.

Еще через неделю принес гражданский муж получку и сделал то, чего не делают сейчас даже настоящие мужья — всю, до копейки, отдал гражданской жене. Жена принесла кувшин, выдула из него пыль, сунула туда деньги и сказала, что когда понадобятся они ему, то пусть берет, сколько надо, и не стесняется — деньги общие.

На следующий день Вера купила Николаю на рынке турецкую рубаху с замками и заклепками, три пары носков, одни из них теплые, и еще — турецкие же! — шлепанцы, сланцами называются.

— В следующую получку купим тебе хороший спортивный костюм и кроссовки, — говорила она, разглаживая на сутулой спине Николая рубаху.

— Не выдумывай, — возражал Николай Петрович, разглядывая себя в зеркало. — Куда мне в ем ходить? Есть штаны, и хватит. Возьми себе что-нибудь да Кирюше. У нас все отделочницы накупили кожаных курток. Кожа толстая такая! Износу ей ввек не будет! Почистил кремом, и ходи обратно, как в новой! Купи и ты себе такую. Кирюше к зиме надо пальтишко.

— Нет, Николай, — настаивала на своем Вера, — приоденем тебя хоть немного, а там и о чем-то другом подумаем. Хотя бы и о машине. Говорят, сейчас за тысячу баксов можно купить совсем приличную машину.

На работу теперь ходил Николай Петрович с собойкой, собранной заботливыми руками Веры. Садился он, где побольше людей, разворачивал салфеточки, бумажечки, пакетики, доставал аккуратненькие кружочки колбасы, ломтики сыра, ветчины или сала. Ел не торопясь. Сладкий пирог запивал чаем из яркого термоса в подсолнухах, потом лениво, нехотя, грыз яблоко, банан или даже апельсин. Сначала это его радовало и он, желая поделиться с друзьями свалившимся на его голову счастьем, говорил, как бы выражая недовольство:

— Ну зачем мне столько ветчины навалила! Вот глупая девка! Положила бы кусок хлеба с салом да луковицу — и достаточно. А то расщедрилась! Деньги ей девать некуда.

Друзья завидовали и говорили, что ему страшно повезло, потому что о такой жизни может только мечтать муж, у кого законная жена, а тут ненастоящая и так заботится!

Да и сам он стал вдруг задумываться над этим вопросом. «Не может просто так чужая тетя все это делать. Тут что-то другое, — гадал теперь он каждую свободную минуту. — Кто я ей? — спрашивал он себя и отвечал: — Никто! Даже не расписанный. Почему тогда она все так делает? Почему не прячет деньги? Не складывает их на свою книжку? Почему покупает мне, а не себе, в первую очередь одежду? Почему называет Колей даже без посторонних? Почему самое лучшенькое за столом подкладывает в мою тарелку, а не съедает сама тайком? Не скулит, что мало денег. Сынишку учит быть уважительным ко мне, чужому дяде, примаку. Нет, все это неспроста. Интересно, была бы она такой, распишись мы сразу? Как бы ни так! Деньги бы из кувшина тут же бы перекочевали в ее сумку, в собойке бы болтался кусок хлеба да желтый, как дыня, огурец, — десяток на рубль. При гостях бы сюсюкала: «Колиська, сениська, посисюй…» Гадость! Противно даже! А чуть что, то кричала бы, тряся космами: «Ты на себя посмотри, чучело заморское! Великан в метр пятьдесят на коньках и в шапке! А еще туда же! И вообще, кто ты тут такой? Живешь на всем готовом и еще выступаешь! Сыночек, плюнь на дядю, скажи: «Дядя — дурак!»

Ну и что можно сказать ей на это? Да ровным счетом ничего! Такого человека никакими словами не выправишь, ничем не выправишь. Таким он родился, таким он и помрет. Остается одно — собрать вещички да драть, пока не поздно, пока совсем не увяз в ловко расставленные сети. Сколько хитрости в человеке, а с виду и не подумаешь! Такая уж хорошая да правильная».