Женись на мне (сборник)

Она снова прошла в комнату. Посмотрела. Сын так и спал, закутав голову одеялом. Она достала из шкафа старую сумку, а из нее – обручальное кольцо и материны завещательные серьги. Положила на стол. Достала все деньги, какие были, написала записку. «Прошу винить только меня». Закрыла все форточки и открыла газ. Прилегла на постель и обняла сына. Сначала не пахло. Она опять заплакала. Потом стало так, будто в комнате разбилось тухлое яйцо. Сын завозился, закашлялся. Она осторожно стянула с его головы одеяло, погладила по спине…

Она не помнила, чтобы слышала, как кто-то одним ударом ноги выбил их старую дверь. Стопор цепочки вылетел из своего гнезда, будто на веревочке старый, неразорвавшийся снаряд.

Когда она очнулась, в квартире еще стоял отвратительный запах, но форточки были открыты, и было холодно. Папка с рисунками лежала в углу на полу, у стола сидел незнакомый майор, а у стены стоял ее сын, уже одетый, а рядом с ним конвоем – двое солдат.

– Кто это вас надоумил – газ открывать? – сказал ей майор, увидев, что она приходит в себя. – А еще, надо думать, разумная женщина! А если бы на лестничную площадку вышел кто-нибудь покурить?

– У меня не было другого выхода, – просипела она.

– Ну уж, не было выхода! Из-за какой-то царапины натворить столько дел.

– Из-за какой царапины?

– А вот не надо было бегать, вытаращив глаза! – перевел тут грозный взгляд майор на Сережу. – Перепугал тут все отделение. Тот-то парень, в которого он стрелял, – снова обратился майор к Ольге Петровне, – конечно, тоже не сахар, но ваш-то каков?

– Каков? – Она уже сидела на постели, свесив ноги и раcкачиваясь, как деревянный божок. Майор не понял, со зла она говорит или от беспомощности. У Ольги Петровны раскалывалась голова, и она боялась посмотреть на сына. Мало того, что она хотела его убить, теперь ему все равно грозит трибунал. Хорошо же она поступила, собственная мать…

– Пусть вот сам и расскажет, каков! – Майор был блондинист, краснощек и с виду, а не по должности, добродушен, несмотря на молнии, мечущиеся из-под бровей. И только прямая челка его свирепо топорщилась, придавая ему воинственный вид. – Никому ничего не сказал. Самовольно ушел с поста, заявился в казарму и стал палить! Дружку своему, такому же… – майор замялся, – …на букву «м», со всей своей дури прострелил щеку. Повезло, можно сказать, и тому дураку, и этому. Тот со страху грохнулся в обморок, а этот не нашел ничего лучшего, как пуститься в бега.

Сережа сказал от стены:

– Мама, значит, я не убил!

– Собирайся давай! – сдвинул брови майор. – Жертву твоей глупости я отправил в госпиталь, через два дня будет здоров. А ты до утра должен вернуться в часть. Постараемся замять дело.

– Собирайся, сыночек! – Мать встала, но боялась двинуться к сыну. – Прости, сыночек, это помрачение нашло на меня. Не знала, что делать… Думала, лучше вместе, а вот… Хоть бы обошлось!

– У тебя пять минут! – поморщился майор в сторону Сережи. Ольга Петровна сунула ему деньги, и он так же морщась, не стал противиться, даже чуть подвинувшись, чтобы ей удобнее было положить их ему в карман.

Она еще успела, прежде чем за ними закрылась сломанная входная дверь, угостить солдатиков яблоками, перецеловать сына в щеки, шею, руки, затылок и умоляюще спросить у майора:

– Что ж теперь ему будет? Как мне узнать?

– Подъезжайте к концу недели. Там будет видно, – сказал майор.

К концу недели сына в этой части уже не было, а через месяц от него пришло первое письмо. Из горячей точки.