Вернувшись ко мне, мы сели на тахту выпивать. На самом деле, она неплохая девчонка. Есть в ней что-то печальное. Носит платья и шпильки, и лодыжки у нее ничего. Я не вполне был уверен, чего именно она от меня ожидала.
Мне не хотелось обижать ее. Я ее поцеловал. Длинный, тонкий язычок затрепетал у меня во рту. Я подумал о серебристой рыбке тарпон. Во всем столько печали, даже когда всё получается.
Потом Таня расстегнула мне ширинку и взяла мой хуй в рот. Вытянула его и взглянула на меня. Она стояла на коленях у меня между ног. Смотрела мне прямо в глаза и обводила языком головку. У нее за спиной остатки солнца протекали сквозь мои грязные жалюзи. Потом приступила. Она абсолютно не владела никакой техникой; она ничегошеньки не знала о том, как это надо. Прямое и простое покусывание и полизывание. Как лобовой гротеск оно прекрасно, но трудно списать его на прямой гротеск. Я до этого пил, и теперь мне не хотелось ранить ее чувства.
Таня сосала и покусывала, а они смотрели, и я слышал их замечания:
– Господи, глянь, как захватывает!
– Дешевая охуевшая потаскуха!
– Отсасывает у мужика на 40 лет старше!
– Оттащите ее! Она ненормальная!
– Нет, постойте! Как набрасывается, а?
– И ПОСМОТРИТЕ на эту штуку только!
– УЖАС!
– Эй! Я ей щас в жопу засажу, пока она занята!
– Она СУМАСШЕДШАЯ! БЕРЕТ ЗА ЩЕКУ У ЭТОГО СТАРОГО МУДАКА!
– Давайте подпалим ей спинку спичками!
– СМОТРИ, ВО ДАЕТ!
– СОВСЕМ СПЯТИЛА!
Я нагнулся, схватил Таню за голову и всадил свой хуй прямо в центр ее черепа.
Когда она вышла из ванной, я уже приготовил два стакана. Таня отхлебнула и посмотрела на меня.
– Тебе понравилось, правда? Я так и поняла.
– Ты права, – ответил я. – Тебе симфоническая музыка нравится?
– Фолк-рок, – сказала она.
Я подошел к приемнику, передвинул на 160, включил его, врубил погромче. Приехали.
104
Я отвез Таню в аэропорт на следующий день. Мы выпили в том же баре. Мулатки нигде не видать; вся эта нога сейчас с кем-то другим.
– Я тебе напишу, – сказала Таня.
– Хорошо.
– Ты думаешь, я потаскушка?
– Нет. Ты любишь секс, а в этом ничего дурного нет.
– Да ты и сам от него шалеешь.
– Во мне много пуританского. А пуритане наслаждаются сексом больше кого бы то ни было.
– Ты действительно ведешь себя невиннее любых других мужиков из всех, кого я знала.
– В каком-то смысля я всегда был девственником…
– Вот бы о себе так сказать.
– Еще выпьешь?
– Конечно.
Мы пили молча. Потом пришло время посадки. На прощанье я поцеловал Таню рядом с контрольным постом, спустился вниз на эскалаторе.
Возвращение домой прошло без событий. Я думал: что ж, я снова один. Надо хоть написать что-нибудь, еби его мать, – или же снова в дворники подаваться. Обратно на почту меня никогда уже не возьмут. Человек должен быть на своем месте, как говорится.
Я въехал во двор. В почтовом ящике ничего. Я сел и набрал Сару. Та была в «Таверне».
– Как оно всё? – спросил я.
– Эта сука уехала?
– Уехала.
– Давно?
– Только что посадил на самолет.
– Тебе она понравилась?
– У нее были кое-какие качества.
– Ты ее любишь?
– Нет. Послушай, мне бы хотелось тебя увидеть.
– Я не знаю. Мне было ужасно трудно это всё. Откуда я знаю, что ты не поступишь так снова?
– Никто никогда не может быть вполне уверен в том, что сделает.
Ты и сама не уверена, как поступишь.
– Я знаю, как мне бывает.
– Слушай, я ведь даже не спрашиваю, чем ты занималась, Сара.
– Спасибо, ты очень добрый.
– Я бы хотел тебя увидеть. Сегодня вечером. Приезжай.
– Хэнк, ну, я не знаю…
– Приезжай. Просто поговорим.
– Я просто дьявольски расстроена. Мне плохо как черту было.
– Слушай, давай, я так скажу: ты у меня – номер первый, а второго номера вообще не существует.
– Ладно. Буду около семи. Слушай, меня два клиента ждут…
– Хорошо. Увидимся в семь.
Я положил трубку. Сара в самом деле – добрая душа. Потерять ее ради Тани – просто смешно. Однако, и Таня кое-что мне дала. Сара же заслуживает лучшего обращения. Люди обязаны друг другу некой верностью, что ли, – даже если не женаты. В каком-то смысле, доверие должно заходить еще глубже именно потому, что оно не освящено законом.
М-да, нам нужно вино, хорошее белое вино.
Я вышел, сел в «фольксваген» и подъехал к винной лавке рядом с супермаркетом. Мне нравится часто менять винные лавки, поскольку продавцы запоминают твои привычки, если приходишь денно и нощно и закупаешь огромные количества. Я ощущал их недоумение, почему это я еще не сдох, и от этого мне становилось неловко. Возможно, правда, они ни о чем подобном и не думают, но человек, в конце концов, становится параноиком, когда у него по 300 бодунов в году.
В этой новой точке я нашел четыре бутылки хорошего белого вина и вышел с ними наружу. Снаружи стояли четверо пацанов-мексиканцев.