Женщины Девятой улицы. Том 2

Одно из главных различий между девочкой, которая когда-то прочертила мелом черту от Метрополитен-музея до своего дома на Парк-авеню, и молодой женщиной, которая проводила линии на холсте и бумаге двадцать лет спустя, заключалось в том, что последняя понимала, насколько наивной и самонадеянной она была в детстве. Она оказалась в западне чудовищной, всепоглощающей потребности творить, которую не могла контролировать, но которую теперь осознавала[1915]. Хелен давно поняла: ее дар выделяет ее из общей массы, а описать, как и почему это происходит, не рискуя прозвучать при этом высокомерной или жестокой, практически невозможно. «Когда узнают о моем искусстве, то говорят, что я другая, я особенная. Меня нельзя оценивать так же, как остальных, — объясняла она годы спустя. — Есть и другая сторона этой медали: приходится признавать, что ты одинокий, незаурядный и что у тебя другие ценности. И все же мы все ходим в одни и те же супермаркеты… и нами всеми так или иначе управляют дети, и времена года, и мечты. Так что выделяет тебя из толпы именно искусство…»

[1916]

Чувство обособленности, которое описывает Хелен, является не просто результатом рода занятий творческого человека, будь то живопись, скульптура или поэзия. Пропасть между художником и обществом обусловлена качеством неосязаемым и внутренним. «Духовный», или «магический», аспект творчества люди, далекие от искусства, не всегда понимают, и иногда он их даже пугает. Франкенталер утверждала: «Они хотят от тебя, чтобы ты вел себя определенным образом. Они ждут, пока ты объяснишь, что ты делаешь и зачем этим занимаешься. А еще они хотели бы видеть тебя на особом месте: возведенным на пьедестал либо принесенным в жертву. И они ничего не могут с этим поделать». Со временем Хелен пришла к выводу: существование за пределами так называемой нормальной жизни — это просто цена, которую истинный художник платит за возможность творить[1917].

В свои 24 художница без малейших сомнений верила, что способна это принять, что сможет жить с порой мучительным чувством одиночества, часто сопровождающим творческое существование. Живопись была для Хелен приоритетом номер один

, а точнее, как она сама говорила, «живопись и крепкое здоровье, потому что без него не обойтись»[1918]. Искусство было ее сутью. Она воспринимала мир в контексте художественного творчества. Если другие люди видели из окна самолета огромное расстояние между собой и землей, то Хелен видела не подписанное гениальным автором полотно, истекающее кровью цветов и форм[1919]. И поскольку все в мире имело отношение к ее работе и служило материалом для будущих картин, Хелен постоянно пребывала в состоянии повышенной восприимчивости и неутолимой жажды нового опыта. «Я так много хочу сделать, увидеть, услышать, выполнить, узнать, достичь и расследовать», — говорила она и добавляла:

Я хочу узнать побольше о времени, когда была написана музыка Верди. Мне не терпится прочитать тот рецепт, чтобы понять, смогу ли и я сделать что-то такое. Я готова ехать куда угодно, встречаться с кем угодно, делать что угодно — уйму вещей… И это огромная проблема. Такова темная сторона творчества, но есть и светлая[1920].

Только художник способен в полной мере понять другого мастера. Хелен говорила, что они были «клубом, обращенным внутрь себя»[1921]. Добровольно выйдя из сообщества, сформировавшегося вокруг «Тибор де Надь», Хелен сама лишила себя членства в этой важной группе единомышленников. Им художнице не нужно было объяснять себя: свое искусство — да, но саму себя — нет. В несколько месяцев после того, как она ушла из галереи и летом 1953 г. в гордом одиночестве отправилась в Европу, с вдохновением у нее проблем не было. Художница ощущала прилив творческих сил, сидя в первом ряду на корриде, бродя по залам Прадо, и особенно в пещере Альтамира. «Ехать стоило уже ради одного этого, — написала она Клему, побывав в этих залах первобытного искусства. — Вся пещера выглядит как одна огромная картина на безграничном холсте. Вообще-то увиденное там довольно сильно напомнило мне многие из моих полотен»[1922]

. Не испытывала художница недостатка и в общении с коллегами. Во Франции она встретилась с Левином Алкопли и Фредериком Кислером — ужин с ними она назвала «коньячным сном»[1923]. А еще Хелен познакомили с Марком Шагалом[1924].