Женщины Девятой улицы. Том 2

Дорогой Клем!

Джон говорит, что попросил Хелен вернуться в галерею. Это повышает возможность нашей встречи на людях, и потому я чувствую, что должна сказать несколько слов о нашей полемике. Мы с Хелен по-настоящему никогда не ссорились. Каждый раз, видя ее, я вспоминаю, как была к ней раньше привязана, и это меня страшно огорчает.

По общему признанию мое отношение к тебе выходит далеко за рамки интеллектуального несогласия. Я питала к тебе и к твоим суждениям необоснованное уважение. Добавим сюда и всевозможные проблемы и осложнения, которые всегда существуют в отношениях между мужчиной и женщиной. Но, отлично понимая все это, должна сказать тебе еще кое-что.

Думаю, в своих обсуждениях меня и моих картин ты всегда вел себя вопиюще безответственно. Ты должен знать, что твои комментарии доходили и доходят до меня и что я в беспомощном раздражении не раз слышала, что я, по-твоему, «даже не художник»…

Что бы ты ни думал о моем творчестве, ты должен уважать мою серьезность и мои старания. Когда художник выставляет свои работы, за ними стоит вся его жизнь. А ты просто трус, потому что подкрепляешь свои слова только другими словами. А болтовня — это еще не критика.

Так что я вынуждена попросить тебя, «делом займись или заткнись». Возьми на себя ответственность за свои идеи в письменном виде или же готовься к последствиям, смирившись с тем, что тебя «будут осуждать как легкомысленного» и «коктейльного критика»[1963]

.

Клем, конечно, проигнорировал бы это письмо Грейс как разглагольствования «истерички», но она говорила от имени многих художников, которые все больше уставали от его безапелляционных заявлений. Десять лет назад Клем Гринберг только начинал свой путь на ниве критики. Тогда он, прежде чем написать рецензию или прокомментировать чье-то творчество, всегда старался узнать у художника, чего тот хотел достичь, в чем цель той или иной работы. Это был обмен информацией, основанный на взаимном уважении. Он происходил в полном соответствии с утверждением Бодлера о том, что «долг критики должен заключаться в том, чтобы проникать глубоко в темперамент и движущие мотивы каждого художника, а не пытаться проанализировать и подробно описать каждое его произведение»[1964]. Но к 1954 г. Клем доверял собственному суждению, своей

способности понимать искусство и своему видению больше, чем умозаключениям, восприятию творчества или глазу самого художника[1965]

. И Грейс оказалась одной из немногих коллег и друзей, кто был достаточно смелым, чтобы обратить против Клема его же оружие — слова. Возможно, она могла высказаться и более красноречиво. Но новости о ее письме распространились по всему местному сообществу, и художники, особенно молодые, одобрительно кивали, восхищаясь ее отвагой[1966].

В каком-то смысле ее письмо было и в защиту Хелен. Грейс отлично знала, что Клем говорил о женщинах-живописцах, и это ее страшно расстраивало даже на расстоянии. А что пришлось вынести Хелен, учитывая их близкие отношения? Как долго она еще продержится? Как ей это удавалось до сих пор? Судя по всему, Хелен поступала так, как во все времена делали по-настоящему сильные женщины (особенно такие же амбициозные, как она), сталкиваясь с гендерной предвзятостью[1967]. Она пыталась подобные комментарии игнорировать. «Женщине нет места на творческом поприще, пока она много раз не докажет всем, что ее не уничтожить», — объясняла еще один ветеран этой войны, скульптор Луиза Буржуа[1968].