Женщины Девятой улицы. Том 2

Уолт не слишком охотно сопровождал Грейс на мексиканские холмы, в Гуанахуато, колониальный город, куда Джоан и Зука ездили еще студентами[2219]. «В первую ночь мы ублажили каждого комара в Мексике», — признавалась потом Грейс. Но, несмотря на физический дискомфорт, она чувствовала себя счастливой, впитывая культуру и запоминая окружавших ее колоритных персонажей в надежде потом использовать все это в живописи. «Непременно надо не забыть… этого падре, и этого любезного энергичного мексиканского бизнесмена из среднего класса, и этого солидно одетого сутенера, и его маленькую девочку», — торопливым почерком писала Хартиган в дневнике. Даже на отдыхе ее мысли были заняты живописью. Она просто не умела от этого отключаться[2220]. Ранее ее сын Джефф, претендовавший на любовь и внимание Грейс, всегда чувствовал себя вторым после искусства. А теперь Уолт ощущал себя на третьем, если не на четвертом, месте в ее жизни. Первичным для Хартиган было ее творчество, потом следовал Фрэнк, затем шли Джонни Майерс и Ларри. Судя по всему, именно тогда Уолт окончательно осознал: ему никогда не пробиться в ближний круг и не достичь Грейс. Во время той поездки в Мексику он, очевидно, решил, что с него хватит. Впрочем, Грейс была слишком занята, чтобы это заметить

[2221]. Вернувшись в Нью-Йорк в середине июня, она, с серьгами в недавно проколотых ушах, мексиканским ромом в буфете и музыкой ча-ча-ча на граммофоне, сразу начала много писать. Женщина освободилась от тревог, которые изводили ее до поездки. Теперь Грейс уже не мучил вопрос, кто она[2222]. И тут Уолт объявил, что уходит.

Ошеломленная и, по всей видимости, порядком напуганная, Грейс изо всех сил пыталась примириться с вероятностью того, что у нее, возможно, никогда не будет постоянных отношений. Женщина задумывалась и над более глубоким вопросом: нуждается ли она в них вообще?[2223]

Для Грейс любовник был не целью, а средством. «Я могу раствориться в другом или потерять себя только в акте любви. И тогда, даря и получая любовь, я проникаю вглубь себя с новой силой», — писала она[2224]. Любовь или секс были еще одним компонентом, необходимым художнице. Они позволяли ей достичь нужного состояния души, чтобы творить. А вот серьезные отношения и обязательства были для нее непосильным бременем. «До недавнего времени женщины считали, что обязаны как-то уладить вопрос с постоянным мужчиной. Почему-то эта задача была для них первостепенной», — сказал Ларри Риверс интервьюеру в 1979 г. А потом, вспоминая прежние времена, добавил:

Думаю, к Грейс это не относилось. Ее прежде всего интересовали ее карьера, работа, а мужчины были чем-то вроде нарядов — немного остроты в жизни. Создавалось впечатление, будто она ими верховодит, говоря что-то вроде: «Не мешай мне сейчас, я работаю. Но можешь позвонить между пятью и шестью». Сегодня, в наши дни, это кажется совершенно нормальным[2225].

Другой близкий друг Грейс Рекс Стивенс рассказывал:

У нее уже тогда было современное отношение к мужчинам… Ну, они проводили вместе немного особенного времени, а потом она говорила: «Окей, тебе пора». Это их здорово шокировало. Ведь они, как правило, приносили бутылочку чего-нибудь. И вот ее уже распили, и был секс, и теперь им говорят, что спать тут нельзя. Что они не могут у нее остаться. Что ей надо работать… А Грейс удивляло то, что их это так задевает… Причем каждый раз реакция на ее отповедь была неизменной[2226]

.

Уолт не был в жизни Грейс случайным мужчиной. Они прожили вместе целых четыре года. Он очень мало у нее просил, и все же Грейс не могла ему этого дать. Она считала, как писал Андре Жид, что «человек должен хотеть только чего-то одного и хотеть этого постоянно»[2227]. И для Грейс этим «чем-то» никогда не был мужчина. Она позволила Уолту уйти, заключив с ним соглашение, что они будут время от времени видеться. «Теперь я провожу дни в одиночестве, и они обрели определенную форму», — написала она в дневнике 1 июля 1955 г. и продолжила: