Женщины Девятой улицы. Том 2

Борьба и искания Грейс в мастерской продолжались, но благодаря всеобщему вниманию она чувствовала себя могущественной. Друг Фрэнка Джо Лесюёр, познакомившийся с Грейс в то время, был несколько встревожен тем, как сильно Фрэнк ее обожал. «Мне стало ясно: его любовь к ней так велика, что его тянет к ней физически, как железо – к магниту», – писал он[2160]. При этом Лесюёр не мог не признать ее обаяния. «Да, я действительно считал ее чем-то, – говорил Джо. – Начнем с того, что я никогда раньше не знал никого, ни мужчины, ни женщины, с такой огромной уверенностью в себе и с такой целеустремленностью»[2161]

. Одним поздним вечером, когда они с Грейс и Фрэнком шли по Восьмой улице в «Кедровый бар», Леcюёр стал свидетелем ее жестокой властности в наивысшем проявлении. В тот день, по словам Джо, за ними с вечеринки увязался «какой-то мямлящий коротышка». Далее Джо пишет:

Он плохо держался на ногах, немного пускал слюни. Язык у него заплетался. Парень явно выпил больше, чем мог себе позволить. И что, думаете, Грейс его было жалко? Да ничуть. В какой-то момент она без предупреждения с размаха ударила его по голове сбоку, да так сильно, что бедняга свалился в канаву. Фрэнк задержался, чтобы помочь ему подняться. Грейс же, глядя прямо перед собой, бодро продолжила движение вперед. Я поспешил за ней; мне хотелось узнать, что на нее нашло. «Слушай, Грейс, – спросил я, – зачем ты это сделала?» – «Я терпеть не могу мужиков, которые ведут себя не по-мужски!» – злобно ответила она[2162].

Крайне удивленный неоправданной жестокостью Грейс, Джо поделился своими чувствами с Фрэнком. Но неизменно верный подруге О’Хара и тут защищал ее, ответив: «Да о чем ты говоришь! Парень же сам напрашивался на неприятности»[2163]

.

А в конце чудесного для Грейс года Джо оказался причастным к еще одному, не такому жестокому, но оттого не менее удивительному проявлению ее силы и влиятельности. Художница устраивала у себя на чердаке бурную новогоднюю вечеринку. Волосы ее были подстрижены чуть ниже ушей и взбиты в пышные кудри в стиле Мэрилин Монро. Она надела бархатные брюки тореадора и топ с голой спиной и бретельками, завязанными сзади на шее[2164]. Грейс, ее друзья-художники и большая компания поэтов – Фрэнк, Кеннет Кох, Джимми Шайлер и другие – пили и танцевали в окружении ее картин, празднуя наступление многообещающего 1955 года. Если 1950 год стал началом десятилетия, успешного для первого поколения, то 1955 год должен был дать старт десятилетнему периоду их славы. Вечеринка стала сенсацией. Грейс выглядела роскошнее, чем когда-либо. Затем, к ее «огромному восторгу и удивлению всех остальных», как художница написала на следующий день в своем дневнике, на чердаке появился сам Альфред Барр[2165]

. Он появился на ее

вечеринке – гора пришла к Магомету.

Слава Грейс совпала с началом золотой лихорадки на нью-йоркском рынке произведений искусства. К этому времени США стали полноценной потребительской экономикой (уже были в ходу кредитные карты) со стабильными индексами уверенности потребителей и предпринимателей[2166]. В дополнение к этой изначально благодатной атмосфере были также внесены изменения в Налоговый кодекс США. Отныне коллекционер получал налоговый вычет, если заявлял о своем намерении когда-нибудь, пусть даже после своей смерти, пожертвовать купленные произведения какому-то из американских музеев[2167]. Это бюрократическое изменение оказывало на покупателей два непосредственных эффекта. Во-первых, у состоятельных людей появлялся стимул приобретать картины и скульптуры не только из чистой любви к искусству или в качестве символа статуса. Во-вторых, теперь они подходили к делу более взвешенно и внимательно. Все чаще покупатели приобретали работы художников по рекомендациям небольшой группы «экспертов», а те целенаправленно делали акцент на произведениях искусства, которые с наибольшей вероятностью будут приняты тем или иным музеем.