Женщины, о которых думаю ночами

Сейчас, после пяти недель путешествия, я почти так же разорена, как Карен после восемнадцати лет пребывания в Африке. Я не могу позволить себе переночевать в отеле «Karen Blixen Coffee Garden» на ее бывших угодьях, но помираю с голода, и потому, вернувшись с Нгонга, отправляюсь туда съесть поздний ужин. Если Найроби – это город крайностей, то отель – одно из проявлений Найроби: у ворот охрана, автомобили осматриваются, а внутри забора обнаруживается совершеннейший мир отдохновения для богачей Найроби, жаждущих люксовых ощущений граждан страны. Вокруг «Swedo House», домика управляющего поместьем Карен, выстроен целый гостинично-ресторанный комплекс – воистину мечта Карен Бликсен. В местных «хижинах» можно заночевать в колониальном интерьере. Воплощение идиллии – ресторан в саду – полон богатых белых, отмечающих день рождения ультрамодных черных и фланирующих официантов в белых пиджаках, разносящих напитки и красиво оформленные блюда. Заказываю себе поесть – тунца в глазури из кунжутного семени с соусом васаби, – но ничего не могу поделать со своим раздражением. Все здесь выглядит вычурным, извращенным, издевательски самодовольным – вплоть до орущих плазменных панелей в баре. Тошнит от всего этого. Может, я слишком много времени провела без людей, в бескрайних саваннах или среди кричащей нищеты. Или же я просто чертовски голодна. Либо все именно так, как сказал Олли: в Африке все переживания – хорошие и плохие – воспринимаются особенно остро. Здесь все на пределе: фантастическая природа, кошмарная нищета, безумство белых.

Последнее доказывает клуб «Мутайга», служивший оазисом иммигрантов, куда Карен приезжала верхом или на автомобиле пообедать. Мне там делать нечего. Даже сегодня в эту мекку для «сливок» местного общества просто так не попадешь, а подать прошение на получение членства на основании рекомендации звучит так архаично, что само место начинает вызывать отторжение.

Зато получается заглянуть в открытый в 1904 году отель «Норфолк». В свое время Карен встречала здесь всех сколько-нибудь выдающихся британских генералов, майоров, леди, графов и графинь. Именно здесь она провела свою первую ночь после прибытия в Найроби в качества новоиспеченной супруги Брора в 1914 году. Ее прибытие было отмечено в колонке светской хроники местной газеты фразой «барон и баронесса Бликсен-Финеке прибыли в Найроби в четверг». Но о моем прибытии нигде не сказано, так что я тайком проскальзываю мимо портье, чтобы осмотреться. Увы, после взрыва 1980 года заведение пережило такой грандиозный ремонт, что дух старины, ощутить который я надеялась, выветрился окончательно.

Позже, когда мы с полузнакомой финкой по имени Хилкка ужинали в знаменитом оформленном в колониальном духе баре «Лорд Деламер» того же отеля, мне удалось ощутить стиль жизни местного белого населения. Хилкка трудится в одной финской гуманитарной организации, ей приходится выезжать в опасные зоны, где, с ее слов, в поездках их часто сопровождает вооруженная охрана – по два солдата на одного белого. В пустыне бездорожье, условия тяжелые: еда часто оказывается испорченной, приходится обходиться взятыми с собой галетами и консервами, так что после двухнедельной поездки наступает истощение организма.

Если для Карен жизнь здесь означала максимальную степень освобождения, то ныне жизнь иностранца диктуется целым сводом ограничений и правил. В центре нельзя гулять пешком. Брать такси нельзя. Опасность стать жертвой грабежа настолько велика, что, отправляясь на прогулку, нельзя брать ни часов, ни даже очков, а если хочется поехать на пикник, это следует делать на территории платных, огороженных и охраняемых парков.

Спрашиваю у Хилкки, боится ли она. Говорит, что нет, мол, она не трусиха.

В последний день своего путешествия я воплощаю главные «мечты белого туриста об Африке». Посещаю приют для слонов, а до отправления в аэропорт устраиваю себе обед в роскошной английской усадьбе, где ночь стоит 800 евро. Стены снаружи обвиты плющом, по лужайкам гуляют редкие жирафы Ротшильда – утром они приходят к ресторану, просовывают головы в окошко и выпрашивают у завтракающих гостей лакомства.

Метрдотель приветствует меня и предлагает аперитив. Я усаживаюсь в кресло в саду с видом на лужайку. Дождь, шедший два дня, закончился, сквозь сине-фиолетовые тучи начинает проглядывать солнце, а я погружаюсь в тонкую паутину начинающегося вечернего опьянения в невероятной, дышащей историей усадьбы с жирафами.

Я думаю, Карен, ты была совсем не такой, как я тебя себе представляла. Ты не была безудержно смелой, сильной, независимой, умной и хорошей чудо-женщиной, какой я представляла тебя. Ты была человечнее, слабее, болезненней, подверженной страстям и эмоциям, депрессии и эгоизму, желавшей обладать и быстро утрачивающей надежду, ты любила охоту и всякие безделушки.

Но это ничего, Карен. Мы все такие.

Копенгаген, январь

[письма Карен]