Женский день

Поделили честно – однушка ему, однушка Олечке и однушка Натали. Правда, почему-то как раз ее квартира оказалась в совсем дурном, далеком и густонаселенном районе аккурат напротив огромных, работающих труб ТЭЦ.

– Почему, – спрашивали у нее, – почему ты согласилась на это?

– А мне было по барабану, – пожимала плечами она, – по барабану, где жить, и все. Потому что лучше тогда было просто не жить.

Травилась снотворным – выжила. Пыталась сброситься с моста – ухватили за полу пальто. Открыла на кухне газ – подумала о соседях и тут же духовку закрыла. Решила – ну ладно. Раз так – поживу. Только вот больше… никому не поверю. Ни одному человеку на свете!

И правда – «людишек» она стала презирать. Откровенно презирать. И еще не верить им. Вот никому не верить, и все. Раз уж предали самые близкие… Что говорить про других?

Выучилась на педикюршу. Появились клиенты. Зарабатывала прилично. В душу никому не лезла – знала, как это бывает.

С Алей они подружились – могли выпить кофе на кухне или в кафе, прошвырнуться по магазинам.

Обе скрытные, замкнутые. Обе не очень счастливые. Впрочем, Аля несчастной себя не считала – но до поры. А Наташку очень жалела. Несчастная баба, такое досталось! Ладно этот козел. Но чтобы дочь! Хотя… чья бы корова… Уж ее отношения с Лидочкой… Что говорить.

Натали ловко делала свое дело, они попивали кофеек, лениво перебрасывались фразами, и Аля поглядывала на часы – через пятнадцать минут передача.

– Останешься? – спросила она приятельницу. – Посмотришь на звездищу, небесную красоту?

Натали кивнула.

– А как же? Как не посмотреть на тебя, милая? На причепуренную и звездную? А то, – она хрипло рассмеялась, – мне звезда является в неглиже – крем на морде, маска на волосьях, старый халат и любимые тапки!

Посмеялись, и Аля щелкнула пультом. Шла реклама, и она приглушила навязчивый звук.

* * *

Марина Тобольчина сидела дома и тоже поглядывала на часы. Нет, не очередной телевизионный шедевр с ее участием ее волновал. Хотя, разумеется, все свои эфиры она тщательно и внимательно, по нескольку раз отсматривала. Скрупулезно разбирала, опытным глазом выдергивала ошибки и косяки, придирчиво разглядывала тщательно упакованные гримером морщины. Ей никогда не нравилась ее внешность. Хотя считалось, что она интересная. Но! Интересная – это не хорошенькая, не симпатичная, не миленькая и уж тем более не красавица. Интересная – это такая, какая может заинтересовать. Сделать себя, приукрасить, обратить на себя внимание. А это она умела! Наблатыкалась, говорила она. Стиль, то-се. В общем, работа над собой с годами стала очень заметна. Понимала, что фигура приличная, рост хороший, ноги и грудь вполне. А вот лицо… Лицо заурядное! Но при определенных усилиях, как говорится. При наличии денег к тому же…

Но в данный момент ее волновал не скорый эфир. В данный момент ее волновал телефонный звонок. От любимого, очень любимого когда-то человека. Он всегда звонил перед эфиром – просто так, поболтать. Так было заведено долгие годы, и она, Марина, даже сейчас, в иных обстоятельствах, ждала его звонка.

А тот не звонил. Не звонил – хоть ты тресни. Такое за ним водилось – особенно в последнее время. Она этого искренне не понимала – такой пройден путь, их столько связывает… Даже теперь, когда они перешли в дружескую стадию, и многое изменилось… Разве так можно? С близкими людьми?

Потом, разумеется, отбрешется – сын, дочь, теща. Жена. Что-то непременно случалось – особенно на праздники и выходные. Раньше, когда срывалось их очередное тайное свидание, для нее это была почти трагедия. Но сейчас? Разве она чего-то требует? Чего-то ждет?

Тогда, в пору их страстного романа, это было обидно до слез. В прямом, надо сказать, смысле. Марина начинала реветь. Реветь она могла долго, со вкусом, очень жалея себя. Других – с тех пор, как поселилась в столице и стала работать на телевидении, – она жалеть разучилась. Маргарет Тэтчер прозвали ее.

И вправду железная. Столько вынести, перестрадать, пережить может не женщина, а железный дровосек, не иначе!

Звонка так и не было. И понятно, что сегодня уже и не будет. Почерк «родимого» был ей хорошо знаком.

И все же обидно! Она зло утерла слезы, умылась холодной водой – всю косметику на фиг, крем на лицо, и трубку она не подымет. Хоть ты разбейся!

Она налила себе полстакана хорошего коньяку, открыла коробку шоколадных конфет, плюхнулась в кресло и нажала на пульт телевизора.

«Пошли все к черту! – решила она. – Буду любоваться на себя любимую. И получать удовольствие! Хотя это вот… Думаю, вряд ли».

На экране зазвучала знакомая мелодия, пошла не менее знакомая заставка и показалось лицо ведущей.

Марина Тобольчина была нежна и вкрадчива, говорила тихо и доверительно, и казалось, что бесконечно искренно.

И ей верили. Как не поверить Марине Тобольчиной? Она говорит только правду! Она сама из женщин с нелегкой судьбой. Сама всего добилась в огромном и неласковом городе. Сама, все сама! Тоже героиня. Вполне могла бы задавать эти вопросы самой себе.

И все бы снова ей верили. Такие глаза лгать не могут.