Мое горло сжалось, и внезапно я их возненавидела, обоих.
Когда мы вышли, я спросила:
— С каких это пор рак поджелудочной железы лечат в гинекологическом отделении?
Он посмотрел мне прямо в глаза:
— Мы не в гинекологическом отделении… И женщин, которых лечишь, не
— Что это за… палата?
— Что вы имеете в виду?
— Диван, огромный телевизор, компьютер, ванная… Она что, здесь живет?
Он вздохнул:
— Это прощальная палата. Плакаты, подушки, пледы принадлежат ей и ее семье, а все остальное… мебель находится здесь постоянно. Пациенты на последней стадии, которые не хотят умирать ни в отделении реанимации, ни у себя дома, приезжают сюда. Это не так тяжело для их родных. Ее муж или дочь могут остаться здесь ночевать, если захотят, днем здесь всегда дежурит медсестра, а ночью — дежурный врач. Впрочем, пожалуй, я должен сообщить дату вашего дежурства. Даже если вы здесь не останетесь, одно дежурство вы проведете.
— Дежурный врач? Здесь?
— Да. До прошлой недели у нас было как раз восемь врачей, но одна рожает через две недели, так что мы договорились отпустить ее на пару-тройку месяцев, пока малыш немного подрастет.
Неужели он собирается заставить меня провести ночь в этой палате? Нет, он явно сумасшедший.
— Еще вопросы? — наконец спросил он.
Я указала на дверь палаты:
— Мадам Л…
— Катрин.
— Да, Кат… почему вы зовете их по имени?
— Некоторые пациентки хотят, чтобы их называли по имени. Я соглашаюсь на это только с условием, что ко мне они будут обращаться тоже по имени. Если они зовут меня «доктор», я называю их «мадам».
— Понимаю… Значит, Катрин… Она… Она знает, что у нее? Она знает, что ей недолго…
— Недолго осталось? Конечно. Она знает об этом с тех пор, как принесла мне результат МРТ. Замечательный врач, который поставил диагноз, сообщил об этом не ей, а мужу, добавив, что ей осталось не больше трех месяцев. Вы наверняка прочитали, что с тех пор прошло уже шестнадцать месяцев. Первый год она с удовольствием ездила по Европе с дочерью и мужем, совершая короткие поездки по неделе, отказавшись от операций и процедур. Уже два месяца, как она не может выходить из дома, и ей устроили госпитализацию дома. Здесь она всего две недели.
— Понимаю. Ее родные больше не могли.
— Вовсе нет, это она больше не могла видеть их взаперти, как заложников в доме вместе с ней. Здесь если она не хочет их видеть, то может сказать, чтобы они не приходили. Они знают, что она не одна. Им не приходится простаивать под дверью и слушать, дышит она или нет.
— Да, но если не…
Он поднял бровь:
— Что?
— Время смерти не выбирают…
Теперь приподнялись уголки его губ. Я не понимала, что заставило его так улыбнуться.
— Это так. Об этом с ними поговорили в тот день, когда она сюда приехала. Они живут неподалеку. И потом, жизнь есть риск. Она предпочитает, чтобы они жили.
— Сколько времени…
— Я врач, красавица, я не прорицатель. Обычно я называю момент смерти лишь
Несколько секунд я стояла молча, сама не знаю почему.
Он посмотрел на часы, и я наконец произнесла:
— Но ее семья…
— Нам нужно поторопиться, нас ждут два ДПБ. Поговорим об этом позже, хорошо?
Он взял из моих рук карту, положил ее на один из столов и вошел во вторую палату.
В этой палате стояли две кровати, две люльки, одна решетчатая детская кроватка. И детский манеж. По всему полу были раскиданы игрушки. В кресле сидела девушка, которой на вид нельзя было дать и семнадцати лет, и кормила грудью черноволосого ребенка. В манеже лежал почти голый малыш и всеми силами тянулся вверх, пускал слюни и смеялся. На одной из кроватей лежала молодая женщина двадцати — двадцати двух лет и давала соску другому малышу.
— А это что? Филиал центра матери и ребенка?
Сама того не заметив, я произнесла это вслух.
Женщины подняли головы и почти одновременно воскликнули:
— Вовсе нет! Это намного лучше!
— Здравствуйте, дамы, — сказал Карма. А затем он присел на четвереньки, нос к носу с будущим атлетом. И ребенок звонко рассмеялся.
И вдруг это пронеслось у меня в голове. Я на мгновение остолбенела. Я сразу не поняла, в чем дело, потому что это промелькнуло во фразе, и я не обратила на это внимания, но он назвал меня
Летиция
(Баллада)