Жены и дочери

Молли грустила, не зная, почему. Синтия немного отдалилась, но дело было не в этом. У мачехи бывали причудливые настроения, и если Синтия сердила ее, она удручала Молли мелочной добротой и псевдолюбовью. Или же все шло не так, мир переворачивался с ног на голову, а Молли обвиняли в том, что ей не удавалось все исправить. Но у Молли был слишком спокойный характер, чтобы его всерьез могло изменить непостоянство неблагоразумного человека. Она могла быть недовольна или раздражена, но не подавлена. Дело было не в этом. Настоящая причина была безусловно следующей. Роджера тянуло к Синтии, и видеть, как он стремится к ней по своей собственной воле, было жестоко, больно и неловко для сердца Молли. Но это было открытое влечение, то, которое Молли признавала по своей скромности и огромной силе любви самым естественным на свете. Она смотрела на красоту и изящество Синтии и полагала, что никто не может им противиться. И когда она видела все малейшие признаки искренней привязанности, которые Роджер не в силах был скрывать, она думала, вздыхая, что любая девушка вряд ли бы устояла перед такой нежной, сильной заботой, что была заложена в характере Роджера. Она была готова отрубить свою правую руку, если понадобится, чтобы помочь ему покорить сердце Синтии, и такое самопожертвование добавило своеобразной пикантности недостатку счастья. Ее возмущало, что миссис Гибсон неспособна понять эту доброту и достоинство, когда она называла Роджера «деревенщиной», и Молли щипала себя, чтобы хранить молчание. Но, тем не менее, то было спокойное время по сравнению с настоящим, когда она, разглядывая изнанку гобелена, узнала, как обыкновенно узнают все живущие в одном доме с интриганом, что миссис Гибсон совершенно изменила свое отношение к Роджеру по какой-то неизвестной для Молли причине.

Но он всегда оставался все тем же, «надежным, как старые времена», как миссис Гибсон называла его со своей обычной оригинальностью, «скалой силы, под которой сама тень дает отдых», как однажды сказала о нем миссис Хэмли. Поэтому причина изменившегося отношения миссис Гибсон была не в нем. И все же теперь он стал желанным гостем, ему позволялось приходить в любое время. Его шутливо упрекнули за то, что он воспринял слова миссис Гибсон так буквально, и за то, что никогда не приходил до ланча. Но он ответил, что у нее есть веские причины так говорить, и он должен уважать их. И это было сказано с простотой и без оттенка злобы. Дома, в разговорах в кругу семьи, миссис Гибсон постоянно строила планы, как свести Роджера и Синтию вместе, так очевидно желая довести дело до помолвки, что Молли рассердилась на сеть, расставленную так явно, и на слепоту Роджера, который так охотно шел в ловушку. Она забыла, что этому предшествовало его желание, забыла о давних признаках его отважной любви к прекрасной Синтии. Она видела только заговор, в котором он был жертвой, и Синтию в виде сознательной или пассивной приманки. Она понимала, что не смогла бы так поступить, как Синтия, никогда, даже чтобы завоевать любовь Роджера. Синтия слышала и видела столько домашней подоплеки, и все же она приняла роль, предназначенную ей! Несомненно, эта роль будет сыграна ею неосознанно; она сделает это естественно; но потому, что так было установлено — правда, только намеками — Молли сопротивлялась, уходила, например, когда ожидалось, что она останется дома, или засиживалась в саду, когда планировалась длительная прогулка за город. Наконец, из-за того, что она не могла перестать любить Синтию, она решила верить в то, что Синтия совершенно не знает обо всех обстоятельствах; но лишь с усилием заставила себя в это поверить.