Жены и дочери

Поэтому бедная Молли провела безрадостную зиму, даже если не принимать во внимание личные горести, что лежали у нее на сердце. Она выглядела не очень хорошо, но скорее она постепенно слабела здоровьем, нежели серьезно заболевала. Ее сердце билось слабее и медленнее, оживляющий стимул надежды — даже непризнанной надежды — ушел из ее жизни. Казалось, что не было и никогда не могло быть в этом мире спасения от молчаливого разногласия между отцом и его женой. День за днем, месяц за месяцем, год за годом Молли придется сочувствовать своему отцу, жалеть мачеху, остро переживая за обоих, и конечно больше сочувствуя себе, чем миссис Гибсон. Молли не могла представить, как одно время она желала, чтобы отец прозрел, и как она могла представлять, что если бы такое произошло, он смог бы изменить характер миссис Гибсон. Все было безнадежно, и она могла чувствовать себя лучше, только пытаясь думать об этом, как можно меньше. Отношение Синтии к Роджеру также доставило Молли немало беспокойства. Она не верила, что Синтия достаточно сильно любит его, во всяком случае, не той любовью, которую она бы сама даровала, если бы была так счастлива… нет, это не то… будь она на месте Синтии. Она пришла бы к нему, раскрыв объятия, наполненные и переполненные нежностью, и она была бы благодарна за каждое слово бесценного доверия, дарованного ей. Тем не менее, Синтия получала его письма с самым беззаботным видом, читала их со странным безразличием, тогда как Молли садилась на корточки и смотрела такими жалостными глазами, как собака, ожидающая крошек и случайной милости.

Она пыталась быть терпеливой в таких случаях, но, в конце концов, она должна спросить:

- Где он, Синтия? Что он пишет?

Синтия уже положила письмо на столик рядом с собой и немного улыбалась время от времени, вспоминая любовные комплименты, написанные Роджером.

- Где? О, я не посмотрела точно… где-то в Абиссинии — в Гуоне. Я не могу прочесть слово, оно мало значит для меня, поскольку не дает мне представления о месте, где сейчас Роджер.

- Он здоров? — жадно спросила Молли.

- Теперь да. Он пишет, у него была легкая форма лихорадки. Но сейчас все прошло, и он надеется, что акклиматизируется.

- Лихорадки?!.. И кто о нем заботился? Он нуждается в уходе… и так далеко от дома. О, Синтия!

- Я не думаю, что за ним, беднягой, ухаживают! В Абиссинии не стоит ждать ухода, госпиталя и докторов, но у него с собой много хинина, и я полагаю, что это самое лучшее лекарство. Во всяком случае, он пишет, что сейчас он здоров!

Молли сидела молча минуту или две.

- Каким числом датировано письмо, Синтия?

- Я не посмотрела. Декабрем… десятым декабря.

- Это почти два месяца назад, — заметила Молли.

- Да, но когда он уехал, я решила, что не стану тревожиться понапрасну. Если что-нибудь произойдет… пойдет не так, ты понимаешь, — сказала Синтия, используя эвфемизм, говоря о смерти, как делает большинство (это слово неприятно произносить открыто в самом расцвете лет), — все будет кончено до того, как я узнаю о его болезни, и я буду ему бесполезна, не правда ли Молли?

- Да, полагаю все это правда, только мне кажется, что сквайр не воспримет это известие так легко.

- Я всегда пишу ему коротенькую записку, когда получаю письмо от Роджера, но не думаю, что упомяну об этом приступе лихорадки, так ведь, Молли?

- Я не знаю, — ответила Молли. — Говорят, что должно знать, но лучше бы мне не слышать об этом. Прошу скажи, он пишет еще что-нибудь, что я могу слышать?

- О, любовные письма такие глупые, и мне кажется, это письмо глупее, чем обычно, — сказала Синтия, снова проглядывая письмо. — Вот этот кусочек ты можешь прочитать, и потом от этой строчки до этой, — она указала на два отрывка. — Сама я не прочитала его до конца, оно выглядит скучным… все об Аристотеле и Плинии… а мне хочется закончить эту шляпку до того, как мы отправимся с визитами.

Молли взяла письмо, в ее голове мелькнула мысль, что он трогал его, держал в руках в этих далеких пустынных землях, где он мог бы затеряться, и ни один человек не знал бы о его судьбе. Даже теперь, пока она читала, ее изящные загорелые пальчики почти ласкали тонкую бумагу нежными прикосновениями. Она заметила сноски на книги, которые с небольшими трудностями можно будет достать здесь, в Холлингфорде, возможно, подробности и отсылки сделали бы письмо скучным и сухим для некоторых, но не для нее, благодаря прежнему обучению и интересу, который он пробудил у нее к своим занятиям. Но как он написал, извиняясь, о чем ему рассказывать в этой дикой земле, как не о своей любви, исследованиях и путешествиях? В Абиссинской пустыне не было общества, не было развлечений, не было новых книг, не было слухов.