Жены и дочери

Леди Камнор достаточно оправилась после тяжелой болезни и перенесенной операции, чтобы осилить переезд в Тауэрс, на свежий воздух; переезд был организован с должной пышностью и размахом, приличествующими высокому рангу больной: ее сопровождало все семейство. Возникла даже вероятность, что «семейство» задержится в Тауэрс на более долгий срок, чем все последние годы, ибо все это время они постоянно странствовали в поисках здоровья. А после этих скитаний от старинного дома, где жили их предки, повеяло на всех покоем и умиротворением, и каждый член семейства наслаждался им по-своему; больше всех радовался лорд Камнор. В суматохе лондонской жизни ему редко доводилось проявить свое пристрастие к пересудам и любопытство к подробностям, а во время пребывания на Континенте он и вовсе был лишен этих радостей, ибо по-французски говорил неважно, да и понимал его плохо. Кроме того, он был прирожденным хозяином, ему интересно было, что творится на его земле, благополучны ли его арендаторы. Он любил выслушивать известия о рождениях, браках и смертях, а на лица у него была поистине королевская память. Говоря короче, если можно представить себе пэра с душой старухи, то лорд Камнор был как раз таким пэром, притом он был крайне благожелательной старушкой и вечно скакал по окрестностям на своем старом добром кобе, набив карманы полупенсовиками для детишек и понюшками табака для стариков. А еще, подобно старушке, он с удовольствием выпивал в середине дня чашку чая в гостиной у жены и за этим развязывающим языки напитком поверял ей все, что услышал по ходу дня. Леди Камнор пребывала в той стадии выздоровления, когда такие разговоры приходятся особенно по душе, однако она всю жизнь так решительно пресекала всяческие сплетни, что теперь взяла за правило сперва все выслушивать, а потом задним числом осуждать подобную привычку. Тем не менее в семействе возникла традиция: после возвращения с прогулок – пешком, в экипаже или верхом – собираться у камина в комнате леди Камнор, потягивать чай, пока она вкушает ранний ужин, и сообщать ей все мелкие местные новости, услышанные за утро. Когда все, что они имели сказать, было сказано (не раньше), им неизменно приходилось выслушивать осуждающую тираду миледи на давно уже избитые темы: что судачить о других скверно, что все, что они слышали, скорее всего, домыслы, что повторять подобные слухи не пристало. И вот в один из ноябрьских вечеров они собрались в комнате у леди Камнор. Она возлежала – во всем белом, укутанная индийской шалью, – на диване у камина. Леди Харриет сидела на ковре у самого огня, подбирая щипцами выпавшие уголья и возвращая их в жаркую пахучую груду в центре каминной решетки. Леди Каксхейвен, с малолетства пристрастившаяся к рукоделию, пользовалась предзакатным светом, чтобы плести сетки, в которые потом будут собирать фрукты в Каксхейвен-парке. Горничная леди Камнор пыталась разливать чай при свете единственной восковой свечечки, поставленной в отдалении (ослабевшие глаза леди Камнор не выносили резкого света), а могучие безлистые ветви деревьев качались за окнами под порывами налетевшего ветра.

У леди Камнор была привычка придираться к тем, кого она особенно любила. К мужу она придиралась постоянно, но нынче он припозднился, и она, успев по нему соскучиться, заявила, что не желает пить чай. Все остальные знали: отказывается она потому, что рядом нет мужа, который подал бы ей чашку и получил привычную порцию упреков за извечное недомыслие, – он снова забыл, что она любит сначала положить сахар, а потом уже наливать сливки. И вот он стремительно вошел в комнату.

– Прошу прощения, миледи, я знаю, что припозднился. Как! Вы до сих пор еще не пили чай? – воскликнул он и поспешил протянуть жене чашку.

– Вам прекрасно известно, что я никогда не наливаю сливки прежде, чем положу сахар, – отозвалась она, сильнее обычного подчеркнув слово «никогда».

– Ах ты господи! Какой же я недотепа! Пора бы мне уже это выучить. Видите ли, я повстречал старого Шипшенкса, именно в этом все дело.

– Именно поэтому вы сначала подали мне сливочник, а потом уже сахарницу? – осведомилась его супруга. Это была одна из ее мрачных шуток.

– Нет-нет! Ха-ха! Похоже, вам нынче лучше, дорогая. Так вот, я хотел сказать, что Шипшенкс такой неисправимый болтун, от него просто не отвязаться, и я вконец потерял счет времени!

– Что же, дабы загладить свою вину, расскажите нам, что вам поведал по ходу этой беседы мистер Шипшенкс, до того как вам удалось от него вырваться.

– Беседы? Я не уверен, что это можно назвать беседой! Я только слушал. А у него всегда найдется о чем поговорить. Не то что у Престона. Кстати, как раз про Престона и шла речь – старый Шипшенкс считает, что тот того и гляди женится, говорят, ходят самые разные слухи касательно него и дочери Гибсона. Их застукали, когда они встречались в парке, а еще они переписываются и все такое, – скорее всего, дело закончится свадьбой.