Жены и дочери

После этого потянулись долгие дни, посвященные монотонному уходу за больной. Похоже, никто и не помышлял о том, что Молли может уехать из Холла, пока миссис Осборн Хэмли не оправится от внезапно поразившей ее болезни. Впрочем, принимать участие в непосредственном уходе отец ей не позволял; сквайр выдал ему carte-blanche, и мистер Гибсон нанял двух опытных сиделок, дабы те сменяли друг дружку у постели лежавшей без сознания Эме, но все особенно важные указания касательно лечения и питания получала Молли. А вот к присмотру за ребенком ее не привлекали: сквайр слишком боялся утратить безраздельную любовь внука, так что ходить за ним поручили одной из горничных; однако сквайру нужен был кто-то, кто слушал бы его бессвязные речи – и когда верх в нем одерживала неистовая скорбь по усопшему сыну, и когда он открывал очередное очарование в отпрыске этого самого сына, и когда он впадал в расстройство по поводу долгой болезни Эме, исход которой пока не был ясен. Молли не обладала талантом Синтии с увлеченным видом слушать малозначительные разговоры, однако никогда не утрачивала глубокого сострадания к тем, к кому была привязана всей душой. Ей только очень хотелось одного: чтобы сквайр перестал видеть в Эме обузу, каковую, безусловно, видел. Нет, он никогда не сознался бы, задай ему кто этот вопрос напрямую. Он боролся со смутными угрызениями совести, которые явно его посещали; он постоянно твердил о терпении, хотя никто, кроме него самого, не проявлял нетерпения; он часто говорил, что, когда невестка оправится, ей не позволят уехать из Холла до тех пор, пока она полностью не окрепнет, притом что никто, кроме него самого, не допускал даже мысли, что она согласится оставить сына. Раз-другой Молли спрашивала у отца позволения переговорить об этом со сквайром, объяснить ему, как жестоко отсылать Эме прочь, как маловероятно, что она отречется от ребенка и пр., но мистер Гибсон отвечал одно:

– Лучше переждать. Сколько в жизни примеров того, как природа и обстоятельства давали шанс, а люди его не использовали.

Хорошо, что Молли пользовалась такой безграничной любовью старых слуг, ибо ей часто приходилось и запрещать, и приказывать. Правда, опорой для нее всегда был авторитет отца; кроме того, слуги знали, что, если дело касалось ее собственного удобства, приятности или удовольствия, она никогда ни во что не вмешивалась и полностью полагалась на них. Знай сквайр о том небрежении ее нуждами, которое она сносила с полнейшим смирением, ибо от этого не страдал никто, кроме нее самой, он, несомненно, вышел бы из себя. Молли же об этом почти не думала, ибо всей душой стремилась помочь другим, как можно точнее выполнить все те поручения, которые давал ей отец во время своих визитов. Возможно, он недостаточно ее щадил, сама же она не жаловалась и все сносила, но вот настал день, когда в болезни миссис Осборн Хэмли «наступил перелом», как это назвали сиделки, – она лежала слабая, как младенец, однако лихорадка и помутнение рассудка прошли без следа, а за окном распускались весенние почки и радостно пели весенние птицы – только тогда на внезапный вопрос своего отца Молли ответила, что без всякой причины чувствует крайнее утомление, что у нее сильно болит голова, а мысли путаются и привести их в порядок удается лишь мучительным усилием.

– Ничего больше не делай, – распорядился мистер Гибсон, ощутив острый укол беспокойства и отчасти угрызений совести. – Ляг прямо здесь, спиной к свету. Я вернусь сюда и перед отъездом тебя осмотрю.

И он отправился на поиски сквайра. Ему пришлось отмахать немалое расстояние, прежде чем он набрел на мистера Хэмли среди пшеничного поля, где работницы выпалывали сорняки, а его маленький внук хватался за его палец, перемещаясь таким образом от одной грязнущей кучи к другой, – только на это пока и были способны его крепкие, но маленькие ножки.

– Ну, Гибсон, и как там наша больная? Лучше? Жаль, что ее не вынесешь на воздух в этакий-то замечательный день. Вот уж это бы точно восстановило ее силы. Помнится, сколько я просил своего несчастного мальчика не сидеть все время в доме. Наверное, я был слишком настойчив, вот только я не знаю другого такого же действенного укрепляющего средства, как свежий воздух. Впрочем, может, ей английский воздух и не пойдет на пользу, она же не здесь родилась; наверное, она полностью и не оправится, пока не вернется в родные края, где бы они там ни находились.

– Не знаю. Я начинаю думать, что мы и здесь сможем поставить ее на ноги, и не уверен, что для нее есть место лучше этого. Но я не о ней пришел говорить. Могу я попросить, чтобы для Молли подали экипаж?

Последние слова мистер Гибсон произнес, слегка задохнувшись.

– Разумеется, – ответил сквайр, опуская ребенка на землю. До этого он держал его на руках, теперь же полностью сосредоточился на мистере Гибсоне. – Погодите, – добавил он, хватая того за руку, – что-то неладно, да? Да не гримасничайте вы, отвечайте!

– Пока все ладно, – поспешно заверил его мистер Гибсон. – Но я хочу, чтобы она была дома, под моим присмотром.