Жены и дочери

– Бедная моя голова! – пожаловалась миссис Гибсон, прижимая ладони к вискам. – Сразу видно, что ты гостила у людей с отменным здоровьем и – уж ты прости, Молли, что так высказываюсь о твоих друзьях, – крайне неутонченными манерами: ты теперь так громко говоришь! Помни, что у меня болит голова, Молли. Так, значит, Роджер уже совсем забыл о Синтии? Боже, до чего же непостоянные существа эти мужчины! Попомни мои слова, он скоро влюбится в какую-нибудь аристократку! Из него и так уже сделали важную птицу, а он как раз из тех слабодушных молодых людей, кому это непременно вскружит голову; наверняка он сделает предложение какой-нибудь красотке из высшего общества, которая столь же помышляет выйти замуж за него, сколь и за своего лакея.

– Вряд ли такое возможно, – возразила верная Молли. – Роджер – человек здравомыслящий и не станет так поступать.

– Именно это я всегда и считала его главным недостатком: его здравомыслие и его расчетливость! Да, эти качества весьма полезны для жизни, однако меня они всегда отвращали. Мне нужна теплота души, пусть даже она будет сопряжена с некоторой экстравагантностью чувства, которая туманит здравость суждений и склоняет к романтичности. Бедный мистер Киркпатрик! Вот он был именно таков. Помнится, я все говорила ему, что он слишком романтически влюблен в меня. Ведь я, кажется, уже рассказывала тебе, что он однажды отшагал пять миль, чтобы купить мне сдобную булочку, когда мне нездоровилось?

– Да, – ответила Молли. – Это был очень заботливый поступок.

– А какой безрассудный! Как раз из тех, о каких эти ваши здравомыслящие, бессердечные, обыкновенные люди никогда и не помыслят. А ведь он тогда еще и кашлял.

– Надеюсь, он не простудился? – осведомилась Молли, которой хотелось одного: чтобы разговор не возвращался к семейству Хэмли, ибо эта тема была причиной постоянных разногласий между нею и мачехой, а кроме того, Молли не удавалось обсуждать ее в спокойном тоне.

– Ну разумеется! И как мне кажется, так никогда больше и не оправился от той простуды. Ах, если бы ты его знала, Молли! Иногда я гадаю, что было бы, будь ты моей настоящей дочерью, а Синтия – дочерью нашего обожаемого папы и если бы мистер Киркпатрик и твоя матушка были бы живы? Знаешь, люди часто говорят о природных склонностях. Вопрос, достойный философа.

И она погрузилась в размышления о невозможной ситуации, которую только что придумала.

– Интересно, как там бедный малыш? – спросила Молли после паузы, высказав вслух одолевавшие ее мысли.

– Бедное дитя! Стоит подумать, сколь многим он мешает тем, что живет на свете, – и начинает казаться, что смерть его была бы благом!

– Мама! О чем вы? – спросила Молли, пораженная до глубины души. – Господи, да о его жизни пекутся как о величайшей драгоценности! Вы ведь его даже не видели! Какой это милый, славный малыш! Вы о чем?

– Мне представляется, что сквайр предпочел бы несколько более высокородного наследника, чем отпрыск какой-то служанки, – он ведь так кичится своими предками, родом и фамильной историей. А еще мне кажется, что Роджер, который, разумеется, считал, что унаследует поместье после брата, вряд ли радуется тому, что между ним и наследством встал этот незваный младенец, да еще и наполовину француз!

– Вы просто не знаете, как все они любят этого мальчика, – для сквайра это его единственная кровиночка!

– Молли, Молли, я тебя умоляю, не употребляй таких вульгарных выражений. Ну когда я научу тебя подлинной утонченности – утонченности, которая состоит в том, чтобы не допускать грубости и вульгарности даже в мыслях? Образованным людям не пристало включать в свою речь поговорки и простонародные выражения. «Кровиночка»! Право же, я потрясена!

– Я прошу прощения, мама; я всего лишь хотела сказать, причем как можно красноречивее, что сквайр любит мальчика как свое собственное дитя, а Роджер – господи, ну как можно подумать такое про Роджера!.. – Тут она осеклась, будто бы задохнувшись.

– Меня совершенно не удивляет твое негодование, милочка, – сказала миссис Гибсон. – В твоем возрасте я почувствовала бы то же самое. Однако с возрастом постигаешь всю низменность человеческой натуры. Впрочем, зря я так рано лишаю тебя иллюзий – и все же я убеждена, что мысль, которую я высказала, как минимум, приходила Роджеру в голову.

– Мало ли какие кому приходят в голову мысли – весь вопрос в том, позволяют ли им там укорениться, – ответила Молли.

– Дорогая, если тебе совершенно необходимо, чтобы последнее слово осталось за тобой, уж пусть оно, по крайней мере, не будет банальностью. Ладно, давай поговорим о чем-нибудь более интересном. Я попросила Синтию купить мне шелковое платье в Париже и обещала сообщить ей, на каком цвете остановилась, – мне кажется, что темно-синий лучше всего подходит к моему цвету лица. А ты как считаешь?