— Гарри всегда ухаживает за признанными красавицами. Стоит какой-нибудь девушке снискать всеобщее восхищение, как он становится ее поклонником, стараясь сделать вид, будто она оказывает ему некоторое предпочтение. Это его обычная манера. И в его внимании к Джейн Ричардсон я не заметила ничего особенного.
— Только она об этом, по-моему, не догадывается. Понаблюдай за ней в следующий раз, когда на балу будет Гарри. Увидишь, как она покраснеет и станет смотреть в сторону, заметив, что он направляется к ней. По-моему, он это тоже видел и ему это приятно.
— Конечно, Гарри был бы не прочь вскружить голову такой хорошенькой девушке, как Джейн Ричардсон. Но я не уверена, что он влюблен в нее, хоть она и очень мила.
— Он наш брат, но я считаю, что он ведет себя недостойно! — возмущенно воскликнула Софи. — Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что Джейн считает его намерения серьезными и что он хочет, чтобы она так считала. А когда он перестанет ухаживать за ней…
— А это случится, как только появится девушка красивее ее, — перебила сестру Элен.
— А когда он перестанет ухаживать за ней, продолжала Софи, — она будет жестоко страдать, а потом ожесточится и станет легкомысленной бессердечной кокеткой, и все потому, что Гарри бессердечно кружил ей голову. Бедняжка!
— Не нравится мне, что ты так говоришь о Гарри, — заметила Эми, поднимая взгляд на Софи.
— Мне самой не нравится, что я вынуждена говорить так о нем, Эми, потому что я очень люблю его. Он добрый, хороший брат, но он тщеславен. По-моему, он сам не понимает, к какому горю, к какому даже преступлению может привести его это тщеславие.
Элен зевнула.
— Как вы считаете, не позвонить ли нам, чтобы подали чай? Меня всегда лихорадит, когда я посплю после обеда.
— Ну конечно. Почему бы нет? — заметила наиболее энергичная из сестер, Софи, и решительно дернула сонетку. — Подайте нам чаю, Паркер, — приказала она, когда лакей вошел в комнату.
Она не привыкла приглядываться к окружающим и потому не заметила ничего особенного в лице Паркера.
А лицо это должно было бы ее поразить. Оно было смертельно бледно; губы сжаты как бы в стремлении утаить страшное известие; глаза неестественно расширены. Словом, все черты этого лица выражали ужас.
Девушки, готовясь пить чай, принялись убирать книги и ноты. Дверь снова медленно отворилась — на этот раз вошла няня. Я называю ее «няней», потому что именно эти обязанности она когда-то исполняла, хотя теперь, когда ее питомицы выросли, в доме у нее не было определенных обязанностей. Она была чем-то вроде домашней швеи, а также горничной барышень и экономкой, хотя звали ее по-прежнему «няня». Она жила в доме дольше всех остальных слуг, и с ней хозяева держались не так надменно, как с остальными. Она нередко заходила за чем-нибудь в гостиную по поручению хозяина или хозяйки, а потому ее появление не удивило девушек. И они продолжали каждая заниматься своим делом.
А ей хотелось, чтобы они взглянули на нее. Ей хотелось, чтобы они прочли то, что было написано на ее лице, исполненном горя и ужаса. Но они по-прежнему не замечали ее. Она кашлянула — не естественно, а так, как кашляют, когда хотят привлечь к себе внимание.
— Что случилось, нянюшка? — спросила Эми. — Вы нездоровы?
— Мама заболела? — поспешно осведомилась Софи.
— Да говори же, няня, говори! — воскликнули они хором, видя, что она пытается что-то сказать, но ее душат рыдания.
Девушки в тревоге обступили ее, догадываясь по ее лицу, что произошло что-то ужасное.
— Милые мои барышни! Милые мои девочки! — выговорила она наконец и залилась слезами.
— Да скажи же нам, няня, что случилось! — воскликнула одна из них. — Любое известие лучше, чем это молчание. Говори же!
— Деточки мои! Уж не знаю, как вам об этом и сказать. Дорогие вы мои! Бедного мистера Гарри принесли сейчас…
— Принесли?!
Эти слова девушки инстинктивно произнесли шепотом, но то был шепот, порожденный страхом. И таким же шепотом, словно боясь, что ее могут услышать стены, обстановка — все эти неодушевленные предметы, говорившие о жизни и комфорте, — няня докончила фразу:
— …мертвого!
Эми уцепилась за руку няни и впилась в ее лицо, словно ища подтверждения тому, что это правда, и, прочтя в сумрачном, немигающем взгляде печальных глаз, что это так, без звука, без слова упала в обморок. Другая сестра опустилась на кушетку и закрыла лицо руками, пытаясь поверить в случившееся. Это была Софи. А Элен бросилась на диван и, зарывшись головой в подушки, старалась заглушить сотрясавшие ее рыдания.
Няня молчала. Но сказала она далеко не все.
— Няня, — хриплым голосом, указывавшим на внутреннюю боль, произнесла вдруг Софи, — няня, ты говоришь, он умер? А вы послали за доктором? Надо послать за доктором, сейчас же послать за доктором! — закричала она, вскакивая с кушетки.
Элен тоже приподнялась и затаив дыхание смотрела на няню.
— Дорогие мои, он умер! Но я послала за доктором. Я сделала все, что могла.
— Когда же он… когда же его принесли? — спросила Софи.
— Да минут десять назад. Как раз перед тем, как вы позвонили.