Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

В Питере — раз, два и обчелся, а в Москве на ту пору уже проживало множество ближних и дальних Марииных родственников, — в основном Рощиных по матери и Ершовых по отцу, — осевших в первопрестольной в разные времена, иные — еще при крепостничестве: нужда загоняла в большие города на заработки многих крестьян из полунищих тверских деревень. Тетки и дядьки, всяко-юродные братья и сестры, племянники и племянницы различных степеней родственности, — все они жили своей более-менее устоявшейся замкнутой жизнью, связей между собой почти не поддерживали, каждый крутился, как мог, надеясь только на себя, успехами, у кого они были, не хвастались, чтобы не возбуждать зависти, о неудачах не распространялись, чтобы не выглядеть бедными родственниками, надеющимися на богатого дядю.

Иные достигли вполне солидного положения при прошлой власти, да утратили его в октябре семнадцатого, иные наверстали свое при нынешней, иные по голодному тому времени вернулись в деревню.

Один не очень дальний родственник по матери, Егор Рощин, числился, по слухам, каким-то там заместителем какого-то наркома, — величина по крестьянским меркам прямо-таки невозможная, почти что княжеская. К нему Марию и направили весной двадцать четвертого, едва девчонке перевалило за двенадцать лет. Предполагалось, что сановный родственник поможет устроиться в Москве на хорошее место: при его-то власти, казалось, дело это совершенно плевое… Так Марию даже на кухню не пустили.

Имелись у Марии еще несколько адресов — в том числе и Михаила Ершова, сына родного брата Михаила, самого старшего в семье и самого любимого Марией, к которому она убегала, когда ей от мачехи доставалось особенно густо. Разумеется, и всех других братьев и сестер, и даже сводных, она тоже любила, и сами дети различия между собой не делали, но старший брат стоял наособицу: это был правдолюб и правдоискатель, человек рассудительный, по природе очень мягкий и добрый.

Старший сын Михаила Васильевича, тоже Михаил, уехал в Москву еще в двадцатом, пятнадцати лет отроду. О нем в деревне поговаривали, что он свихнулся на чтении книг. К нему-то Мария и направилась, захлебываясь слезами, после неласкового приема у сановного родственника.

Жил Михаил недалеко от Бутырки, занимал с женой и годовалым сыном две крохотные комнатенки, работал корректором в советском издательстве, выпускавшем дешевые книжки для малограмотных, учился на каких-то литературных курсах, пописывал стихи, иногда печатался, за стихи получал гроши, как, впрочем, и за работу в редакции, но там зато сверх денежного довольствия ему выдавали продуктовые рабочие карточки, как человеку, полезному для пролетарского государства.

Жена Михаила, Софья, москвичка во втором поколении, чей дед, покинув черту оседлости в середине прошлого века, поселился в Москве под видом приказчика в магазине богатого родственника. Она закончила частный пансион, куда иудеев принимали без квоты, работала в том же, где и Михаил, издательстве редактором, тоже пописывала стишки, — на этом, собственно, они и сошлись, хотя Софья была на восемь лет старше Михаила. Жили свободным браком, не венчанные и не расписанные.

Через год нечаянно и неожиданно родили сына, им совершенно ненужного. Малыша тут же пристроили к бабке-соседке, сварливой и нечистоплотной, с которой за уход и догляд расплачивались продуктами. Мальчик постоянно болел — то ли по слабости здоровья, то ли по небрежности бабки, но родителей это особо не волновало.

Впрочем, на своего сына времени у них практически не оставалось: надо было и работать, и учиться, и сочинять стихи, и проталкивать их в печать, и успевать на всякие сборища-толковища, устраиваемые поэтической и театральной московской богемой, иначе отстанешь от жизни, выпадешь из ряда, затопчут, забудут как звали.

На сборищах встречались со знаменитостями, читали стихи — свои, разумеется, тоже, — вдрызг разносили одних и возносили до небес других, а через какое-то время — все наоборот.

Мария подвернулась молодым как нельзя кстати. Они тут же расторгли контракт с бабкой, сунули сына двенадцатилетней девчонке и сбежали на очередное поэтическое толковище в Политехнический музей: здесь то ли Маяковский должен был читать новую революционную поэму, то ли Есенин новые стихи о деревне, то ли оба сразу.

У Марии опыт ухода за младенцами был большой и тяжко ей доставшийся: мачеха с шести лет использовала ее в качестве няньки для своих нарождавшихся чад, и попробуй сделать что-нибудь не так: усни над люлькой, или чтобы ребенок заболел, заорал, упал, измазался… — за любую промашку таскание за волосы, хворостина, скрученное мокрое холщовое полотенце, в лучшем случае — подзатыльник. Другая могла озлиться, возненавидеть не только мачеху, но и ее отпрысков. Мария оказалась не такой. И через месяц в умелых и ласковых руках юной няньки младенец выправился и не только перестал болеть и досаждать по ночам беспрерывными капризами, но встал на ноги и пошел.